У чопорного дачного домика умолкшие «обормоты» останавливаются. Ходасевич запевает дребезжащим «козлиным» тенорком:
Закашлялся. Сергей Эфрон подаёт сигнал, и округа оглашается дикими кошачьими воплями. С треском распахивается окно, и появляется голова с папильотками. Это хозяйка «нормальной» дачи, оперная певица М. А. Дейша-Сионицкая.
— Безобразие! Я буду жаловаться в Феодосию! Полицмейстеру!
Хохочущие «обормоты» продолжают:
Осип Эмильевич разворачивается и шагает в противоположную сторону… Обиделся…
— Осип, полно тебе! — кричит вслед гордому поэту Эфрон.
— Милые дамы! — даёт команду «Баритон».
Две юные балерины, воздушные и прекрасные, бегут за Мандельштамом, догоняют, падают перед ним на колени:
— Осип Всемильич! Вы у нас самый умный, самый талантливый, самый желанный!
Мандельштам смотрит куда-то за горизонт, потом обращает лицо к честной компании. Пора подключиться и Волошину:
— Господа! Вместо: «Люди умны» поём: «Под звуки многотрубны». Начали!
И хор с охотой исполняет:
Все замолкают, вопросительно глядя на Осипа. Поколебавшись какое-то время, Осип Эмильевич в сопровождении юных сильфид нагоняет компанию.
Опустившись на колени, хохочущий Ходасевич ищет упавшее с носа пенсне:
— Господа, так и знайте: пенсне не найду — стихов читать не буду!
Все ползают в поисках пенсне. А пение между тем продолжается:
И — все вместе:
Ходасевич в темноте спотыкается, и его подхватывают под руки. Слышно, как он смеётся и говорит, что уж если он упадёт, то не встанет и уж стихи читать точно не будет.
Общий хохот, шутки… А хор допевает последний куплет:
Вот уже и «Бубны». Знакомые «обормотские» художества. Необъятный мужчина в оранжевом хитоне и надпись: «Толст, неряшлив и взъерошен / Макс Кириенко-Волошин». А если перевести глаза выше: вершина Сюрю-Кая, на одной ножке стоит балерина: «Вот балерина Эльза Виль — / Классический балетный стиль» (кстати, балерина Мариинского театра). Было и назидательное: человечек в котелке, чёрном костюме со стоячим воротничком, при усах; под ним — устыжающее: «Нормальный дачник, друг природы. / Стыдитесь, голые уроды!»
…Молодые люди, местные и пришлые, и балующиеся стихами, и осмотрительно далёкие от них, сдвигают столы в угол, сооружая сцену. Пришедшие, уже в который раз, изучают стенную роспись. Да, владелец кафе, грек Синопли, внакладе не останется: «Как приятно в зной и стужу / Есть двенадцатую грушу». Или: «Желудку вечно будут близки / Варёно-сочные сосиски».
Тем временем на сцене — Владислав Ходасевич: белый лоб, чёрная прядь.
Горячо аплодирует «Баритон», а на возвышение уже взбирается Осип Мандельштам. Вскинув горбоносую голову, он читает:
Тем не менее хлопают. Не принимают на свой счёт.
— Марина, ты прочтёшь что-нибудь? — спрашивает Макс у Цветаевой.
— Конечно, но только вместе с Асей.
Вспоминает Е. П. Кривошапкина: «Потом, стоя рядом плечо к плечу, Марина и Ася Цветаевы читали стихи Марины. Стихи, полные „колыбелью юности“, Москвой, обе юные и весёлые. После них читал Волошин. Для собравшихся здесь в большом количестве „нормальных дачников“ надо было читать о любви. И когда он закончил строками: