Макунаима, герой, у которого нет никакого характера

Тут Макунаима отбросил дудочку в сторону, взял погремушку, откашлялся и затянул тоскливую-тоскливую песню, такую тоскливую, что у него слезы с глаз не сходили, пока он пел. А пел он долго, почти весь вечер, пока не стал захлебываться рыданиями. Тогда он отложил и погремушку. За окном вечерний густой туман навевал грусть-печаль. Макунаима вспомнил о незабвенной Си и почувствовал себя еще более несчастным. Он позвал братьев, чтобы предаться с ними воспоминаниям. Маанапе и Жиге сели рядом с ним на кровать и долго говорили о Матери Лесов. А чтобы стало еще тоскливее, они стали говорить о дремучих лесах, туманах, богах и предательских порогах Урарикоэры. Там они родились и впервые рассмеялись в своих люльках… На плетеных из листьев тукума гамаках снаружи хижины сидели гуиры и пели без остановки день и ночь, и было их видов больше пятнадцати тысяч… Более пятнадцати тысяч видов животных сплетались в девственном лесу в одно целое с бесчисленными миллионами видов деревьев… И вот однажды некий бледнолицый принес из земли, в которой живут англичане, готический саквояж с простудой, от которой сейчас так тосковал Макунаима… Эта простуда теперь поселилась в подземной части муравейников, где живут черные муравьи момбуки. С наступлением темноты жара смягчалась, как будто солнце плескалось прохладной водой; чтобы веселее работалось, пели песни; наша матушка превратилась в мягкий холмик в месте, которое называют Муравьиным Логовом… Ай, какая благодатная лень там царила… И три брата наяву услышали тихое бормотание Урарикоэры! Ах, как же там было хорошо… Герой упал навзничь на кровать и зашелся в слезах.

Но вот плакать надоело. Макунаима отогнал москитов и решил отвлечься от грустных мыслей. Первым делом решил обругать великана по матери с помощью нового австралийского загиба. Он обернул Жиге в машину-телефон, но брат все еще недоумевал, как же герой мог соврать, и позвонить не получилось. Аппарат был неисправен. Делать нечего — Макунаима покурил бобов парикá, чтобы что-то приятное приснилось, и сразу заснул.

А наутро вспомнил, что нужно бы братьям отомстить, и решил разыграть их. Он проснулся ранехонько и спрятался в комнате хозяйки, и, чтобы скоротать время, они и позабавились заодно. А потом герой вернулся к себе и с места в карьер затараторил:

— Слушайте, братья, я только что нашел свежий след тапира напротив Биржи!

— Ну прямо так тебе и поверили!

— Ну не хотите, не верьте. Буду я перед вами выделываться!

Неслыханное дело! Вы вот, например, видели, чтобы в центре города кто-то убил тапира? Но делать нечего, братья переглянулись и отправились на охоту вместе с Макунаимой. Пришли, стали искать след, и толпа, наблюдая за ними, — все эти торговцы, челноки, биржевики, финансисты, обдиралы, — наблюдая за тремя братьями, ползающими по асфальту, громко принюхиваясь, тоже принялись искать. Вскоре вся улица ползала по асфальту, как муравьи по муравейнику. И вот ищут они, ищут, а найти-то не могут! Наконец кто-то догадался спросить Макунаиму:

— Это где ж ты углядел след тапира? Никакого здесь следа нет!

А Макунаима знай себе глядит в асфальт, приговаривая:

— Тетáпе дзонáней пемонэйте хэхэ зетэне нетаите.

Ну что ж делать, вся толпа — братья героя, менялы, коробейники, набожные тетушки и прочие тунеядцы — вновь уткнулись в асфальт в поисках звериного следа. А когда кто-то останавливался и пытался обратиться к Макунаиме, тот, не отрываясь от своего дела, с умным видом охотника неизменно отвечал:

— Тетапе дзонаней пемонэйте хэхэ зетэне нетаите.

Ну и все вновь начинали искать. Вот уже и стемнело, и многим надоело это занятие. Макунаима было завел свое:

— Тетапе дзонаней пемо…

Но ему никто не дал закончить, все закричали в один голос, требуя объяснений, что же означают эти слова. Макунаима охотно ответил:

— Не знаю. В детстве так говорили, когда я маленький был.

В толпе запахло жареным. Макунаима быстро стал извиняться:

— Спокойно, народ! Тетапе хэхэ! Я же не говорил, что след тапира здесь есть, я говорил только, что был. А теперь его нет!

От такого объяснения злость толпы только увеличилась. Один уличный торговец сильно рассердился, а журналист, на которого он в припадке ярости наступил, рассердился еще сильнее. Начинался жуткий шурум-бурум. Макунаима воспользовался заминкой, ноги в руки и на подножку звеневшего мимо трамвая, на котором доехал до великаньего дома.

Венцеслав Пьетро Пьетра потихоньку приходил в себя после взбучки, полученной во время макумбы. В доме было душно от готовящейся поленты, а на улицу южный ветер принес прохладу, поэтому великан со своей старухой Сеюси, обеими дочерьми и прислугой, взяли стулья и разместились у входной двери, чтобы понежиться на свежем воздухе. Бинты и вату с великана еще не сняли, и он был похож на ходячий мешок.

По району как раз слонялся малой Ливень. Завидев жмущегося к забору Макунаиму, он остановился недалеко от него и принялся наблюдать. Макунаима рассердился:

— Ну, чего уставился?

— А что это ты там делаешь, а?

— Я пугаю великана Пьяймана с его семейством.

Ливень прыснул со смеху: