Макушка лета

Не думая вникать в заводскую жизнь, Инна пристрастилась к посещению домен. Обычно она не закапывалась в технические подробности, предпочитая им познание мира человеческих отношений. И теперь она придерживалась того же убеждения. Сравните дотошные описания работы и поведения электрического оборудования, сделанные Антоном Готовцевым, и ее скользяще поверхностный интерес к принципу действия литейной машины. Ее сознание зафиксировало, что отливка «лотосов» совершается в вакууме, но посредством чего достигается в машине вакуум, не поинтересовалась. По ее вкусу к литературному языку, такие слова, как «вакуум», — сор, изобразительная чистота русской прозы не просвечивает сквозь них, как родниковая вода сквозь мусор, пятна мазута, смолы, автола, радужную бензиновую пленку.

Но тогда она начала закапываться в технологию, да и то потому, что в основе ее таилась красота. Понятие об этой красоте внушил ей Антон, сопровождавший ее на заводе. Она восхищалась оранжевыми каплями, которые выпрыскивали из себя прядающую длинную бахрому. Он осадил ее: нет причины для восторга, чугун выдается холодный, судя по кремовато-желтому дымку, который тоже вот-вот вызовет ее ахи, серы в чугуне свежей плавки может быть столько, что его признают некондиционным. Зато Антон заставлял ее восхищаться с собой, когда чугун катился по канаве белый и над ним, тоже выпрыскиваемые, толклись меленькие синие искорки. Стало быть, чугун горячий, отменный, мартеновцы с удовольствием зальют его в печи и с меньшими затратами тепла, сил, нервов, а также быстрей, чем обычно, сварят превосходную сталь.

Был щекотливый момент, когда Инна, если бы не внушения Антона, могла опростоволоситься перед мастером Будановым — седым, гордым, щеголеватым человеком. Он подошел к ней, едва стало раскатисто  д у т ь  из летки. Горновая канава бурно наполнилась кипучей массой изумительного цвета — цвета апельсинов. Из этой массы, пузырившейся, пыхавшей красным, зеленым, бурым пламенем, выбрасывались круглые ошметки, на лету перисто вытягивались. Почти вулканическое зрелище, наводящее ужас, — иногда печка  п л е в а л а с ь, выбрасывая громадные жужжащие сгустки, грозящие горновым рабочим гибелью.

— Ну что, жар-птица разбрасывает перья из хвоста? — спросил Инну Буданов.

— Шлак пошел, — буднично сказала она, хотя ей и хотелось ответить, что в жуткой яркости момента, когда из горна прекратил идти чугун и хлынул шлак, есть что-то от сказочности жар-птицы, теряющей хвостовые перья.

— Тут приезжают... — сказал Буданов, дабы Инна не осерчала, что он хотел ее подкузьмить. — Опосля разрисуют в стишках, аж неловко за них. — Он похмыкал и, сокрушаясь, повертел головой, обтянутой черным беретом.

Чаще же Инна бывала в лаборатории прямого восстановления железа. Лаборатория считалась специальной, в производственном обиходе называлась ведомством Готовцева. Помещалась лаборатория под рудным двором. То и дело слышалось: совсем близко, верхом, проходят на железнодорожную сортировку поезда, освободившиеся от руды, агломерата, кокса, флюсов.

Печи здесь не столько работали, сколько ремонтировались, перестраивались, совершенствовались. Что и для чего делали, в это ее не посвящали, да и сама она, догадываясь и не желая расточать дорогое время на бездушные железки, не лезла с неуместными вопросами. Таким образом как бы возник негласный договор между нею и сотрудниками лаборатории в том, что, коль ей нельзя входить в технику дела, они обязаны до тонкостей, без утаек, посвящать ее в свои отношения друг с другом и в свою жизнь за пределами труда.