Макушка лета

Признание Веры было достаточно честным, чтобы произвести на Антона успокоительное впечатление, но не настолько простодушным, чтобы он возобновил с нею недавние отношения, которые мнились ему чисто товарищескими, совсем не предполагавшими намерений, чем-либо чуждых святому бескорыстию.

Хоть редко, но опять он заходил погреться в барак, однако Палаха, как ни пыталась, теперь не в силах была загнать его в комнату. Настороженность, служившая ему защитой, мало-помалу оборачивалась искушением. В том, что он выбран Чугуновой и она спокойно ждет его, точно убеждена, в кого бы он ни влюбился, а женится-то на ней, таилась причина для хозяйского влечения к Вере. Ладонь на шею положит — не унырнет Чугунова из-под нее, плечи руками окружит и сцепит пальцы на груди — не выпростается, с поцелуем сунется — не уберет губ. Ровно ко всему этому относилась, решенно — так думал Антон, бесстрастно — такое впечатление создалось у Инны, когда она, ставши писательницей, приехала в Железнодольск и Антон рассказал ей о Вере в бытность ее Чугуновой, а тогда Готовцевой. В этом впечатлении Савиной не было справедливости. Ее вводила в заблуждение ревность. Да и не сумела она понять необычную любовь Чугуновой.

 

Во второй части, как сказано раньше, повествование ведется от лица Инны Савиной. Автор склонен верить в ее объективность, хотя и полагает, что никому, кто брался изобразить кого-то из своих ближних и знакомых, особенно вчувствоваться в их поведение и осознать его, не удавалось достичь полной непредвзятости. Дабы поступки Веры Чугуновой не истолковывались ошибочно, автору необходимо высказать свое представление о психологической и нравственной природе этой девушки. Тут же он не может не посетовать на общее свойство авторов (уничижение или гордыня здесь исключаются): творец всеведущ, но и ему с трудом дается истина.

ПЕРВОЕ АВТОРСКОЕ ДОПОЛНЕНИЕ

Да, Вера Чугунова деревенская: родом из станицы Варненской. Впрочем, к тем годам, когда она родилась и возрастала, Варненскую не называли станицей ни в документах, ни в устном обиходе. Да и деревней редко называли. Кто-то придумал для нее среднее, несколько задышливое обозначение: село. Не унизительно, но и не возбуждает сабельной, огнестрельной, братоубийственной сшибки. И некому особенно было сшибаться. Попогибали почти все служивые на фронтах империалистической войны, во время корниловщины, дутовщины и колчаковщины.