Макушка лета

Звонки осеклись и возобновились. Теперь представлялось, что место их возбуждения — холл гостиницы. Вызывает, конечно, Готовцев. Таксофон близ киоска, где продают кувшины, туеса, кружки из бересты. Продавщица наблюдает за ним. Упорство Антона отражается даже на его спине. «Наянный», — думает продавщица.

Беру трубку, лежа в постели. Любопытно проверить, собственную телепатичность.

— Обзвонился, бедолага. Ты — Бубнов с великим запозданием.

Притушил взволнованное дыхание. Растерялся, Изменил голос, пропищал фальцетиком:

— Вы кого имеете в виду?

— Тебя, Маршал Тош.

— Тебе не откажешь в таланте провидения.

— А в каком таланте откажешь?

— Я коллекционирую только бытовые электроприборы.

— Сложный заход. Расшифруй.

— Мне рассказывали о человеке, коллекционирующем женщин, точнее, близость женщин.

— Ну уж, ну уж?

— Он бы ответил: «Вам, Инна Андреевна, не откажешь ни в одном таланте». Женщины тщеславны. Тщеславней мужчин. Ведь их тщеславие реже достигает цели, чем мужское. Поэтому он успешно коллекционирует женщин.

— Пора, Маршал Тош, применять удачливый опыт.

— Бог все-таки есть.

— Заход коллекционера. И что?

— Кабы не было бога, ты бы не возникла на горизонте Желтых Кувшинок.

— Увидел красивую женщину, и сразу к богу понесло.

— Ты разве красива?

— Один стихотворец написал такие слова: «Красотой ты подобна Смирновой-Россет». Обо мне. В пушкинском Петербурге она была едва ли не первой красавицей.

— Судя по Касьянову, мозг поэта наделен обманчивым телескопическим свойством: он находит астероид, звезду, целую галактику там, где ее нет и не будет.

— Убеждать красавицу в том, что она уродина...

— Даже точно оценивая людей, мы портим их.

— Ну уж, ну уж!

— Превращаем в зазнаек, в спесивцев, в деспотов.

— ...В добродеев, мудрецов, тираноборцев. Все ясно. Только зачем ты маял телефон? Бедняга, он разъярился, как пес на цепи. Не звонил, а рычал: р-ры, р-ры.

— Я хотел сказать, что у нас с тобой опять наступила юность в определенном смысле.

— Заблуждаешься, Маршал Тош.

— Мы свободны от семейных уз.

— Разве и ты?

— Как ты, так и я.

— Зависимости не может быть.

— А что же?

— Ты сказал — семья на каникулах.

— Мало ли что говорят! Итак, мы свободны и снова нас тревожит проблема выбора.

— Меня не тревожит.

— Ты будешь вторым человеком, которого не занимает проблема выбора.

— Кто первый?

— Виктор Васильевич Ситчиков.

— Занятно.

— Двигая литературу вперед, писатели все время экспериментируют. Проделай эксперимент.

— Вдруг да сильно влюбится?

— Любовь стоит инфаркта.

— Жестоко, Маршал Тош. Будь здоров. И добрей.

— Погоди. Могу понаведаться?

— Я легла отдохнуть.

— Не помешаю. Валяйся, читай, спи — не взгляну.

— Ты не только создатель оригинальных печей, ты, выходит, еще и создатель искусственных туманов.

— А кто обцеловывал меня?

— Ты еще вспомни доисторические времена. Ишь ты, Илья Муромец: сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, теперь захотелось по свету пошастать, бедовую душеньку потешить. Я одна, и это изумительно.

— Притворство-то к чему?

— Никогда не притворялась.

— Вспомни жизнь в эвакуации.

— Не вижу связи с притворством.

— Не тогда ли в тебе раскуклилась притворщица?

— Ты позорник, Маршал Тош.

Я хлопнула трубку на держатели, но Антон тут же позвонил, и я оскорбленно ответила:

— Проси прощения.

— Не собираюсь.

— Был скромником, превратился в экстремиста.

— Я подыхаю от любви, Инка.

— Неужто ко мне?

— К тебе, Инка.

— Зоология.

— Любовь без...

— Зато зоология обходится без любви.

— Обвинение не ко мне. Я наследую деревенскую мораль.

— Все мы родом из деревни.

— Твоя-то генеалогия, наверно, не меньше двух столетий городская?

— Третье столетие город разлагает мою мораль.

— Никто не любит правды, даже писатели.

Лязгнул металл о металл, и разговор закончился.

5

Вставать незачем. Простыня еще влажная. Зной убавился: туча распласталась над городом. В номер вдувается ветер. И все-таки я почему-то встаю, надеваю халатик. Не исключено, что Антон наблюдает за окном гостиницы. Я осторожненько посматриваю вниз. Асфальт площади как сажей натерт. На цветниках, забранных в гранитные рамки, пошатываются ирисы. Прогулочный люд покинул площадь: гроза подступает. Хотя гром кипит далеко, его звуки напоминают бурление воды в кастрюле, кажется, что скоро он будет тут и сменит домашнюю котловую степенность на дикий норов горной реки. Вместо раскатов грома внезапно раздаются сигналы автомобиля. Словно кольца, бросаемые цирковым жонглером в сторону трибун, они взмывают высоко-высоко и подобно тем же кольцам, накренясь, соскальзывают по острой орбите к месту взлета.

Перегибаюсь через подоконник. Подле гостиницы нет машин, кроме «Жигулей» гранатового цвета. Неужто сигналит Готовцев? Так и есть — он. Вынырнул из автомобиля, распростер по кузову руки, страдальчески глядит вверх.

Я закрылась шторой. Антон не заметил меня. Посыпались выкрики из распахнутых окон:

— Псина ты эдакий!

— Глухомань, а тоже нема спокою.

— Давай пиляй отсюда!

— Налакаются и бьют арбузы.

— Во хмелю что хошь намелю.