Малая Бронная

В один промозглый, хлюпающий носом октябрьский вечер черная «Волга» вернула Веронику домой раньше обычного. Как правило, она освобождалась от своей трудовой повинности глубоко за полночь, а то и вовсе задерживалась до утра и потом, прежде чем упасть в постель, звонила по установленному в прихожей еще в незапамятные времена телефону и вздыхала в трубку:

– Танюша, я приболела, сегодня не приду. Ты подпиши там за меня отгул, будь другом.

Однако сегодня «Волга» остановилась у подъезда всего только в девятом часу. Вероника, хмурая, раздраженная, вышла из машины, бросила шоферу «Ну, будь здоров!» и направилась к дому. Проскочила лестницу – быстрее, быстрее, лишь бы никого не встретить, тенью мелькнула по общему коридору, влетела к себе и рухнула на кровать, перевернув восседавшую на подушках тряпичную куклу лицом к стене. Эта кукла, сшитая когда-то самой Вероникой на школьных уроках труда, была теперь индикатором ее настроения: если Маруся валялась, уткнувшись байковой мордочкой в стену, значит, к Веронике лучше не подходить.

«Старый козел!» – мрачно размышляла Вероника, лежа в темноте. Шестьдесят с лишним уже, давно пора с внуками нянчиться, а все туда же. Теперь вот приехали, у самого в штанах на полшестого, а она виновата – не так целует, не так ласкает. Так бы и сказать ему, кобелю поганому: «Бухать надо меньше со своими боевыми товарищами по банькам да пайками из спецраспределителя не обжираться, тогда, может, че и будет работать».

Она перевернулась на спину и стянула с ноги промокший чулок – умудрилась-таки наступить в лужу у подъезда. Однако, кто бы там ни был виноват, ситуация в любом случае складывается дерьмовая. Если Лапатусик, разобидевшись на собственную внезапно подкравшуюся старость и немощь, ее бросит, денежных запасов хватит, в лучшем случае, на пару месяцев. Проклятый финансовый кретинизм, так и не научилась копить и откладывать. И что потом? Жить на зарплату, на 85 рублей то есть? И надеяться, что откуда ни возьмись отыщется новый Лапатусик, лучше и щедрее прежнего? Так это сколько прождать придется, ей ведь уже не шестнадцать.

Ну хорошо, пускай даже и повезет, пускай на ее счастье выпадет еще один блудливый старый козел, дальше-то что? Так и развлекать всю жизнь брюхатых партийцев, пока ее, состарившуюся и никому больше не нужную, не выбросят на помойку? Ведь умудряются же как-то другие бабы устраиваться, что, смотришь, и муж у нее молодой и красивый, и души в жене не чает, и детишек обожает, и дом – полная чаша. Что же она, Вероника, хуже всех, что на ее долю выпадают только старые пердуны да молодые альфонсы?

Вероника поднялась с кровати, не зажигая света, прошла к шкафу и на ощупь выудила с верхней полки бутылку коньяка. Хотелось напиться вдребезги, в дым, вытравить из себя эту осеннюю серость и хмарь и невесть откуда взявшуюся тоску по «простому женскому счастью». Только вот пить одной как-то не очень. Захмелеешь, захочется поговорить, а никого нет, так, пожалуй, еще больше расклеишься. К тому же вспомнился любимый папочка, единственным заветом которого подрастающей дочери был строгий наказ: «Смотри, никогда не пей одна, алкоголиком станешь!» Сам папуля, к несчастью, этому принципу не следовал, пил и один, и с друзьями, и погиб вот так же по пьянке, свалившись под троллейбус на углу у гастронома. Такой был сильный, рукастый, добрый, весной вместе кораблики мастерили и пускали в ручьях – и вот так, нелепо, в одну минуту ушел. А мать еще лет десять потом жила, как будто подпитываясь кипевшей в ней черной злобой против отцовских дружков, которые споили, сбили с пути, погубили такого золотого мужика. Так и клокотала, так и булькала, пока сама не слегла, словно эта злоба, душившая ее изнутри, и породила добившую ее за два месяца злокачественную опухоль.

Вероника помотала головой и сердито отерла тыльной стороной ладони увлажнившиеся глаза. Ну вот, так и знала! Нельзя сидеть одной в темноте с бутылкой. Вместо того чтобы развеяться и смыть все свои невзгоды, ударяешься в воспоминания, сидишь и накручиваешь себя, и жалеешь, и плачешь. Нет уж, на сегодня с нее хватит!

«Пойду-ка я лучше к Инке! – решила она, закупоривая початую бутылку. – Она баба железная, нежничать и жалеть не будет. Как съязвит что-нибудь, так самой станет смешно, что дура такая».