Малая Бронная

Придумывать, однако, ничего особенно не пришлось. Через неделю к Володе в общежитие без предупреждения заявилась жена Галина, откуда-то осведомленная уже обо всем. То есть понятно откуда, Инна постаралась. Да, впрочем, какая теперь разница?

Володя любил жену, женился когда-то по большой и светлой, а вовсе не из расчета на чистую квартиру и домашний борщ. Вот только… Вот только, обзаведясь детьми, Галина как-то раз и навсегда вжилась в роль матери и об остальных ипостасях начисто забыла. Она словно и мужа приравняла к званию сложного непослушного ребенка, общалась с ним терпеливо-снисходительно, даже и в постели сохраняла участливую, смиренную мину, мол, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

Вот и сейчас на измену мужа Галина отреагировала так, словно это старший сын Алешка снова подрался в детском саду. Она приехала стыдить и распекать, наказывать, выслушивать извинения и милостиво прощать. Едва не причитала «Горе ты мое!» над неверным Володей. Эта ее гнетущая материнская правота так контрастировала с Вероникиной доверчивой пассивностью, с ее мягкой уступчивостью и нежной покорностью. И Володя словно впервые увидел жену, смотрел на нее и удивлялся: неужели целых восемь лет прожил с этой вздорной, самоуверенной, унылой теткой?

Она укоряла его, он же, как всегда это с ним бывало, едва чувствовал, что на него давят, берут в оборот, взбеленился, с женой разругался вдрызг, заявил, что никакое прощение ему не нужно, а благоверная может со своей долготерпеливой женской мудростью отправляться обратно, откуда пришла. Галина, сообразив, что приструнить хулигана не так-то просто, пошла к начальству, устроила давно известный спектакль под названием «Мой муж подлец – верните мужа!». Володю вызвали на ковер, отчитывали, пугали. Он и тут не сдержался, взвился на дыбы, стукнул кулаком по столу: никому не позволю вмешиваться в мою жизнь, катитесь все к черту, завтра же подаю в отставку, с женой развожусь, на совместно нажитое не претендую.

В начале декабря, облаченный уже в гражданское, косо сидевшее на нем кургузое пальто, Володя перевозил вещи к Веронике, так и не осознав полностью, какой крутой поворот произошел в его до сих пор четкой и правильной жизни. Такое с ним и раньше случалось: взбесился, наворотил дел, а опомнился, когда ничего уже нельзя изменить. Проклятый взрывной характер – отцовское наследство. Впрочем, сейчас он почти не сожалел о содеянном. Галку жаль, конечно, все-таки неплохая она баба, столько лет вместе прожили, но так уж вышло, ничего не поделаешь. Дети… Дети, когда вырастут, поймут, а пока он будет стараться помогать им по мере сил, навещать как можно чаще. Военная карьера накрылась медным тазом, дело всей жизни… А впрочем, разве не стоит вся эта солдафонская муштра счастья жизни бок о бок с любимой? Лишь бы Вероника оставалась рядом, светлая, ласковая, беззаботно смеющаяся, лишь бы она была весела и спокойна, и тогда ему ничего не страшно.

Троллейбус остановился у кромки тротуара, Володя выволок из раскрывшихся дверей свои немногочисленные пожитки – фанерный чемодан, старый, потертый, с которым когда-то ездил еще в пионерский лагерь, и картонную коробку, обвязанную бечевкой. У него остались лишь те вещи, что взял с собой, отправляясь в командировку в Москву, форменную одежду, разумеется, пришлось сдать, а просить Галину переслать то, что осталось дома, в Омске, было неудобно. «Ладно, не беда, мне и не нужно ничего, – успокаивал он себя. – Устроюсь на работу, там уж куплю, если что потребуется».

Володя легко поднял вещи со стылого тротуара, покрытого тонким слоем нападавшего за ночь снега, и двинулся в сторону Вероникиного дома. Разумеется, он не в восторге от своего нового жилья – соседство с Инной ему не слишком по душе. Не склонный к рефлексии, не привыкший копаться в тонкостях чужой психологии, Володя не особенно задумывался о том, чем вызвано Иннино поведение. Про себя он просто обозвал двоюродную сестру злобной изворотливой сукой и решил держаться от нее подальше. Однако выхода не было. Из офицерского общежития его, конечно, выселили. Оставалась надежда, что, устроившись на работу, он сможет выхлопотать комнату в какой-нибудь заводской общаге и переехать туда вместе с Никой. Если она, конечно, согласится.

Володя свернул в подворотню, пересек квадратный засаженный тополями двор и вошел в темный подъезд, который отныне должен стать его родным домом. В прихожей, не успев войти, тут же столкнулся с Инной. Та, кажется, недавно пришла откуда-то, снимала перед зеркалом высокую меховую шапку. Лицо ее на фоне пышного рыжеватого меха выглядело еще уже и суше.

Инна окинула быстрым недобрым взглядом вещи и бросила:

– Это еще что значит?

– Переезжаю, – развел руками Володя. – Будем теперь соседями.

Ему совершенно не хотелось ссориться с этой чужой, злой теткой, и тон он выбрал равнодушно-спокойный.

– А как же жена? Детишки? – глумливо осведомилась Инна.

– А нет больше никакой жены, – объяснил Володя. – Какой-то доброжелатель постарался. Не знаешь случайно кто?

– Ах вот оно что, – с наигранным пониманием кивнула Инна. – И детишек, стало быть, тоже больше нет? Бросил любящий папочка? Ну, впрочем, тебе не привыкать бросать тех, кто на тебя рассчитывает.

Володя, вспыхнув, шагнул к ней, сжал тяжелые крупные кулаки:

– Не смей так говорить, слышишь ты, дрянь? Я никогда никого не бросал. Будь ты мужиком, я б тебе морду расквасил за такие слова!

Он едва мог справиться с охватившим его бешенством. Сама же всю эту кашу заварила, донесла жене, а теперь смеет его обвинять! Да что это за существо такое, гнусное, злобное, подлое? Она ведь и на женщину-то не похожа, вся тощая, черная, и пахнет от нее чем-то неживым – старой лежалой бумагой, библиотечной пылью. Ошибка природы какая-то! Неужели он целовал когда-то эти тонкие, узкие, сухие губы?

Инна встретила его тяжелый, кровью налитый взгляд бесстрашно, с вызовом. Прерывисто дыша, смотрела прямо в глаза, выдохнула хрипло:

– Ну давай, давай же, ударь! Ты окажешь мне огромную услугу. Мне тогда еще проще будет вытурить тебя отсюда с милицией! Давай, бей, поторапливайся! Потому что надолго ты тут не задержишься, со мной под одной крышей.

И Володя опешил, отступил перед этой слепой, холодной яростью.

– За что ты меня так ненавидишь?

– Я? Ненавижу? – делано изумилась Инна. – За что же мне тебя ненавидеть? Такого честного, порядочного… Ты ведь никогда никому ничего плохого не делал, никого не бросал!

На шум голосов из комнаты выглянула Ника, быстро оценила ситуацию, подхватила Володю под руку, защебетала:

– Пойдем, пойдем! Что ты с ней препираешься? Не обращай внимания! – и увела в комнату.