Малая Глуша

– Проблемы? – спросил милиционер.

– Иди, Костя, сам разберусь, – сказал пьяный.

Но милиционер продолжал стоять, нетерпеливо притопывая ногой в черном ботинке, и пьяный неохотно отошел, что-то бормоча себе под нос.

– Черт знает что у вас тут творится, – сказал он сердито.

– Вы бы поаккуратней, гражданин, – упрекнул милиционер.

– Я-то тут при чем?

– Значит, при чем.

– У вас тут к людям пристают на вокзале, это что, по-вашему?

– Сергеич? Да он мухи не обидит. А вы вот документы покажите.

Он полез во внутренний карман куртки, достал паспорт в кожаной обложке.

– Далеко заехали, – сказал милиционер, глядя на штамп прописки.

– Да уж, – согласился он, – дальше некуда.

– Куда следуете?

– В Болязубы, – сказал он, и пронзительное название деревни действительно отозвалось ноющим больным зубом слева в нижней челюсти.

– Чего тогда сидите?

– Жду, когда касса откроется на автостанции.

– Касса уже открылась, – сказал милиционер. – А автобус на Болязубы в семь утра.

Он поглядел на часы. Было без пяти семь.

– Ах ты!

Милиционер нарочито неторопливо разглядывал его паспорт, сверял его лицо с фотографией, смотрел на просвет водяные знаки.

– Поскорей нельзя, товарищ милиционер?

– Раньше торопиться надо было, – наставительно сказал милиционер, но паспорт вернул.

Он схватил паспорт, торопливо засунул его обратно в карман, одновременно другой рукой подхватывая рюкзак, и заспешил к выходу – лишь чтобы увидеть, как старенький обшарпанный автобус развернулся на площади, выпустил струю сизого дыма и выехал на улицу, ведущую прочь от вокзала.

Он побежал за ним, размахивая рукой, но водитель автобуса не обратил на него никакого внимания.

– Ну что ты скажешь! – расстроенно произнес он.

Автостоянка была просто заасфальтированным пятачком перед сквериком. Под чахлым пирамидальным тополем стояла пустая грязная скамейка, когда-то крашенная зеленой краской. Будочка кассирши была открыта. За окошком, забранным решеткой-солнышком, шевелились, пересчитывая деньги, женские руки.

– Когда следующий автобус на Болязубы? – спросил он и снова внутренне поморщился от названия.

– Завтра, – сказала кассирша.

– Но… мне сказали, что раньше девяти автобусы не ходят.

– Кто?

– Какой-то человек. Такой, в спецодежде.

– Это Митрич, – равнодушно сказала женщина, – он всем так говорит.

– Зачем? Он же на вокзале работает.

– Какое там работает.

Ничего не поняв, он беспомощно пожал плечами.

– А как можно добраться до Болязубов?

– В ту сторону больше ничего не ходит, – сказала кассирша.

– Может, на перекладных?

– Можно, – сказала кассирша, – в семнадцать тридцать идет автобус до Головянки, от Головянки до Болязубов в девятнадцать десять. К ночи доедете.

– А маршрутка?

– До Головянки ходит маршрутка. Оттуда в Болязубы только автобус.

– А до Малой Глуши?

– Туда вообще ничего не ходит.

Кассирша потеряла к нему интерес и вновь принялась раскладывать мятые купюры. Он огляделся. Несколько автобусов стояли на асфальтовой площадке, на ветровом стекле – таблички с названиями сел, иконки, календарики с девицами, почему-то искусственные цветы. Автобусы были маленькие, побитые, угловатые. В городах давно таких нет. Водителей не было видно; водительские сиденья были пусты. Вообще никого не было видно.

Одинокий обшарпанный «жигуленок» притулился сбоку, мужик в мятой рубахе, открыв капот, копался в моторе, время от времени вытирая руки промасленной ветошью. Он подошел к нему, остро ощущая свою чужеродность – рюкзак у него был новенький, импортный, последний раз он ездил с рюкзаком еще в студенческой юности. Ветровка тоже была новая, со множеством кармашков, с разноцветными шнурками, яркая, словно детская. И кроссовки новые, замшевые, на белой упругой подошве, замечательные кроссовки, ходишь – как летаешь. Наверное, потому ко мне и прицепился этот Сергеич, и милиционер Костя тоже, подумал он запоздало, тут таких не любят.

– До Болязубов не подбросите? – спросил он.

Мужик не повернул головы.

– Я спрашиваю, до Болязубов не подбросите? – он повысил голос.

– Не, – уронил мужик.

– Я заплачу.

– Не, – повторил мужик.

– Двадцать.

Мужик поднял голову. У него было худое сизое лицо.

– Пятьдесят, – сказал он лениво.

– Хорошо. Пятьдесят.

– Садись, – сказал мужик.

Он благодарно кивнул. Сиденья в «жигуленке» были потертые, грязные, обивка местами прорвалась, на заднем валялся какой-то садовый инструмент – секатор на длинной ручке, веерные грабли, жестяная лейка.

– Я вперед? – спросил он.

Мужик молча пожал плечами. Он вновь ощутил резь в глазах и с силой протер их ладонями.

Посплю по дороге, подумал он.

Он отворил дверцу и сел, подумал и опустил стекло.

– Подождите!

Женщина бежала через площадь. В ярко-красной кофте, в руке – чемодан, и от этого она накренилась на бок. Женщина была черноволосая и маленькая. Когда она, задыхаясь, пригнулась к окошку, он увидел, что она немолода; около глаз собрались пучочки морщин, а в волосах просвечивает седина. Лицо у нее было острое, с четкой лепкой костяка, местное лицо.

– Вы в Болязубы? – спросила она, задыхаясь, высоким резким голосом.

Точно местная, подумал он.