Малая земля

Эшелон, в котором находились Военный совет, штаб армии, политотдел, отправился первым. Вслед за ним шли эшелоны с соединениями и частями армии. Двигались быстро, останавливаясь лишь для смены паровозов. Ночью миновали станцию Баглей — это всего шесть километров от Днепродзержинска. Остановились на другой станции, тоже совсем близко. Вот я и вернулся в родные места.

Вышел из вагона, было ветрено, холодно, вокруг не видно ни зги. Я вглядывался в темноту, показалось, что пахнуло дымком родной «Дзержинки» — завода, где работал отец, где и я начинал, был кочегаром, потом инженером силового цеха. И так потянуло туда, захотелось заглянуть хотя бы на день, на час, на несколько минут. Накануне получил письмо от матери, она уже возвратилась из эвакуации. По письму чувствовалось, что пришлось ей пережить многое.

Но паровоз коротко гуднул, надо было прыгать в вагон, и домой я попал, увидел своих близких много позже, уже после войны...

– 8 –

Наш эшелон был разгружен на станции Гостомель. Штаб расположился в селе Колонщина.

Бывать там мне приходилось редко, все время ездил на ближайшие станции, помогал быстрее организовать выгрузку войск, и прежде всего артиллерии, чтобы рассредоточить ее в лесополосах вдоль шоссе Житомир — Киев.

Около часа ночи с 11 на 12 декабря мне позвонил заместитель начальника оперативного отдела штаба армии подполковник Н. А. Соловейкин: враг прорвался в районе деревни Ставище. Это всего в нескольких километрах от нас.

Связался с Леселидзе и Колониным. Командующий уже поднял стрелковый полк, уже шли к этому месту танки, однако прибудут они в район прорыва не раньше чем через час. До их подхода мы решили бросить туда почти весь офицерский состав штаба. Эта крайняя мера вызывалась тем, что ни при каких обстоятельствах нельзя было дать врагу перерезать и оседлать Киевское шоссе.

После звонка Соловейкина я сразу приказал поднять по тревоге офицеров политотдела. С командующим говорил минуты три всего и, когда опустил трубку, с удовлетворением увидел: человек тридцать с автоматами и гранатами были уже наготове. Распределили, кто куда едет.

Я взял с собой адъютанта И. Кравчука и одного автоматчика. Запасливый шофер успел положить в машину десятка три гранат. По всей улице гудели заведенные машины. Направились на КП ближайшего полка. Получив самые необходимые сведения, помчались дальше. В полутора километрах от передовой из-за сильного минометного огня вынуждены были машину оставить. Быстро пошли на звуки стрельбы и вскоре наткнулись на траншею. Стонали раненые, что-то выкрикивал молоденький лейтенант. Припадая к брустверу, десятка два автоматчиков вели огонь. Короткими очередями бил станковый пулемет. Раздался испуганный голос из темноты:

— Надо отходить!

— Замолчи, трус! — крикнул лейтенант.

В тот момент я не знал, как сложилась здесь обстановка. Не знал, что эта вторая линия траншей после фашистской атаки превратилась в первую. Не знал, что враг решил не дать нам возможности закрепиться и уже атаковал снова. Понял я это, когда увидел, как под редким огнем пехотинцев перебежками надвигались фашисты, строча из автоматов и залегая, когда начинал бить наш пулемет.

Успокоив лейтенанта, велел передать по цепи, что продержаться надо буквально минуты: на машинах послан сюда пехотный полк, на полной скорости идут танки. Побежал к бойцам обрадованный лейтенант, в другую сторону с той же вестью бросился Кравчук. Запомнилось, как он без конца повторял:

— Это комиссар, начальник политотдела!

Уже давно не существовал в нашей армии институт комиссаров, давно не слышали в войсках и самого слова комиссар, но Кравчуку оно в тот момент показалось наиболее подходящим.

За войну я не раз видел врага так близко, но этот ночной бой особенно врезался в память. При свете ракет гитлеровцы, прячась в складках местности, бросками перебегали от одного бугорка к другому. Они все ближе и ближе подходили к нам, сдерживал их главным образом наш пулемет. При новом броске он снова забил и вдруг умолк. Теперь стреляла только редкая цепь бойцов. Немцы уже не ложились — подбадривая себя криками и беспрерывным огнем, они в рост бежали к траншее. А наш пулемет молчал. Какой-то солдат оттаскивал в сторону убитого пулеметчика. Не теряя драгоценных секунд, я бросился к пулемету.

Весь мир для меня сузился тогда до узкой полоски земли, по которой бежали фашисты. Не помню, как долго все длилось. Только одна мысль владела всем существом: остановить! Кажется, я не слышал грохота боя, не слышал шума команд, раздававшихся рядом. Заметил лишь в какой-то момент, что падают и те враги, в которых я не целился: это вели огонь подоспевшие нам на выручку бойцы. Помню, моей руки коснулась рука одного из них:

— Уступите место пулеметчику, товарищ полковник.

Я оглянулся: траншея вся была полна солдатами. Они занимали позиции — привычно, споро, деловито.