Малая Земля

Я оглянулся: траншея вся была полна солдатами. Они занимали позиции – привычно, споро, деловито. И такими родными показались мне незнакомые эти люди, такими близкими! Конечно, мы остановили гитлеровцев, а вскоре, обрушившись на них мощной лавиной, советские войска освободили Житомир и продолжали наступление. О солдатском братстве, о боевой дружбе, царившей в нашей армии, о том, какими патриотами своих частей были бойцы, хочется сказать особо.

Любое сражение, каждый бой, где бы они ни происходили, это огонь, кровь, смерть. Тем не менее, когда думаешь о боях в различных районах от Днепропетровщины до Праги, невольно возникают в памяти картины, резко отличные одна от другой. Барвенково-Лоэовская операция – и перед глазами люди, утопающие в снегах, сносимые ледяным ветром. Бои па Малой земле – кипящая от взрывов вода Цемесской бухты, где из стороны в сторону бросает суденышки, заполненные войсками. А Сухумское шоссе до самого побережья – это пыль. Она висела в воздухе, окутывала дома, орудия, машины, толстым слоем лежала на растениях, пригибая вниз ветки. Она просачивалась через голенища сапог до самых ступней, сквозь одежду – до голого тела. Мы глотали ее вместе с водой и пищей и просто в натуральном виде.

Вот по такой пыльной, раскаленной от солнца дороге, под вой снарядов ехал я в одну из дивизий, которая готовилась к бою. Машина попала в пробку, я вышел поискать объезд и увидел, как на обочине шумно спорили сержант и солдат. Выяснилась интересная история.

Солдат возвращался из госпиталя, имея направление в резервную часть. По пути умышленно отстал от группы, сбежал. Посланный за ним сержант догнал его в другой части, где он служил до ранения. Командир роты разобрался в конфликте и сказал своему бывшему бойцу: ничего не поделаешь, иди с сержантом. Они и пошли. А по дороге солдат взбунтовался: не пойду, и все, вернусь в свою часть.

– У него приказ в наш полк, – отвечая на мой вопрос, сказал сержант. – Он не выполнил приказа, нарушил присягу. Его бы судить надо, а он еще артачится.

– Нет, не нарушил, товарищ командир, – просяще заговорил боец. – Я ж не в тыл убежал, я ж в свою часть.

– А где она?

– Так в самом пекле, атаки фрицев ждет, а они, – он неприязненно кивнул на сержанта, – еще только чухаются.

Вдумайтесь. Человек на законном основании может не идти в бой. По крайней мере получил отсрочку, и еще неизвестно, когда придется идти. А он рвется в бой. Какие же выводы следуют из этого на первый взгляд частного факта? Солдат верит своим командирам и политическим руководителям, верит в своих товарищей, с которыми ему идти в разведку или в атаку. Иначе зачем бы ему стремиться в свою часть. Кроме того, он и сам вел себя в боях достойно. Трус искал бы другой части, шел бы туда, где нет свидетелей его малодушия. Нерадивый солдат, не любимый товарищами, тоже не станет рваться к ним.

Так, может быть, это особая рота, куда тянет людей? Нет. От края до края всего советско-германского фронта, во всех медсанбатах Вооруженных Сил СССР мы слышали: хочу в свою часть! Свою роту, полк, дивизию люди считали особыми, самыми лучшими, в полном смысле слова родными. Выходит, из «особых» частей состояла вся наша армия.

Вспоминается другой факт, еще более разительный. Тоже шло наступление, войска грузились в эшелоны, а я решил заглянуть в госпиталь. В первой палате было человек тридцать, в основном ходячие. Я простился с ними, сказал, что мы идем дальше бить фашистов, пусть выздоравливают побыстрее и догоняют. Все заговорили разом: догонят обязательно. В следующей палате лежали тяжелораненые. Врач предупредил, что первый справа, лейтенант, обречен. Газовую гангрену уже не остановить. Я подошел к нему. Красивые вьющиеся черные волосы, черные брови, голубые глаза на смертельно горящем лице. Спросил, нет ли у него просьб или пожеланий.

– Есть, товарищ полковник, есть. Похлопочите, чтоб меня, если не помру, направили в свою часть.

Ответил ему не сразу. Сдержав волнение, сказал, что обязательно похлопочу, пусть не беспокоится. Спросил, в какой части он воевал, как был ранен. Уже попрощавшись, пошел было, но услышал:

– Выходит, не похлопочете, товарищ полковник?

– Как же, обязательно…

– Так вы же не записали моей фамилии.

И снова не мог ответить ему сразу. Выручила сестра.

– А вот я записываю, – показала она листок бумаги. – И фамилию, и звание, и номер части. Видите?

Я протянул руку за листком, на котором прочитал: «Пора уходить». Быстро пряча его в планшет, взглянул на лейтенанта. Он улыбался. Комок подступил к горлу. За время войны не раз я слышал эти слова: «Хочу в свою часть». Но никогда не забыть мне лейтенанта с его таким невоенным словом «похлопочите» и строптивого солдата на Сухумском шоссе.

Какие же это богатыри духа! Какая неброская, но неистребимая любовь к Родине, какая жажда защитить ее, нисколько не думая о собственной жизни. Потрясла даже не сама просьба солдата, а то, как он ее выражает. Не кичась своим геройством, а словно бы оправдываясь, прося о чем-то сугубо личном, частном, ему одному надобном.