Малайсийский гобелен

— Какое у тебя право так говорить? Ты очень хорошо знал, чем мы занимались, и поощрял это. С чего это я должна чувствовать вину? «Любовь свободна в своем выборе» — это ведь твои знаменитые слова? Ты сказал Гаю, что не обвиняешь его. И повторил это сегодня. Ты сам хотел, чтобы я любила его. Ты хотел, чтобы все было честно, — все так и было. Ты сам толкнул меня к нему. — Теперь она стояла прямо передо мной, в глазах горел огонь.

— Армида, — да, любовь, но не блуд! Я в самом деле хотел, чтобы ты дружила с моим другом, но лишь для того, чтобы ты не чувствовала себя виноватой…

— Виноватой! — презрительно рассмеялась она. — Я не чувствую за собой вины, как и Гай. Ты думаешь, мы отправились в лес, чтобы обсудить проблемы лесоводства? То, чем мы занимались, было естественной необходимостью, не более того, что ТЫ проделывал со своими шлюхами.

— Но я прекратил распутничать. Ты спрашивала меня об этом. Я исправился, когда понял, что это причиняет тебе боль. Я понимал, что нельзя так поступать, когда любишь. А теперь ты жестоко обманула меня, ты, которой… — Я схватился рукой за горло, чувствуя, что задыхаюсь. — И ведь ты презирала Гая! Вспомни, с каким пылом ты однажды опровергала его глупые доводы!

— Ты жалуешься, когда тебя самого прихватило, так? Ты сам достоин презрения. Когда-то я превозносила тебя, ценила твою щедрость и благородство, потому что ты понимал мои чувства к Гаю.

— Щедрость! Благородство! Что я — псих, чтобы раздавать тебя ломтиками друзьям, как будто ты — свадебный пирог. Гай был моим другом — и он меня предал!

— Боже, как драматично! Предательство! Измена! Тогда, может, пояснишь мне, что ЭТО такое? — Она покопалась в кармане платья и извлекла скомканный клочок бумаги, небрежно разгладила его одним движением руки и бросила мне:

— Будешь отрицать, что это ты написал? Взглянув на бумажку, я увидел написанное мной когда-то легкомысленное четверостишие.

О, Бедалар, из всех, кого я знал, Твоя лишь музыка меня зажечь сумела. Позволь же пожелать, чтобы без дела Любимый инструмент не пропадал.

— Но это было давно. Все кончено. Бедалар тоже меня предала.

— Это в твоих мозгах сплошное предательство. Ты переспал со всеми моими подругами, а теперь смеешь поносить меня за маленький флирт с Гаем.

— Но заниматься ЭТИМ с Гаем бесчестно. Неужто весь мир погряз в пороках?

— Боже, что за слова, ну прямо герцог какой-то! Я знаю о его неверности, но не ревную его, как тебя. Нам просто хорошо вместе. Не заставляй меня больше говорить об этом, иначе пожалеешь. — Она хотела уйти, но я остановил ее. Она отпрянула, когда я ее коснулся.

— Армида, теперь ты сгущаешь краски. Я не могу обвинять тебя — я сам виноват. Но я изменился, хотя ты не хочешь этого замечать. Почему ты не видишь разницу в наших отношениях друг к другу?

— Для тебя — одна мораль, для меня другая — так что ли? Я стиснул зубы, чувствуя, что все больше запутываюсь.

— Нет, нет, это не так. Мы ведь связаны нашей помолвкой и, кроме того, я спас тебе жизнь.

— О, я знала, что ты заговоришь об этом.

— У нас есть обязательства друг перед другом, моя дорогая Армида. — Я заводил любовные интрижки, признавался, раскаивался…

— Был уличен, ты хочешь сказать.

— Хорошо, был уличен. Я очень сожалею, что причинил тебе боль. И решил стать другим, и все ради тебя, потому что я действительно люблю тебя.

Она махнула рукой.

— О, какое благородство! Видел бы ты свою глупую рожу!

— Зачем эта злоба? Повторяю, когда ты узнала о моих любовных интригах, я очень сожалел о своем легкомыслии и старался успокоить тебя. Теперь ты проговорилась о своей любовной связи. Ты раскаиваешься? Ты пробуешь успокоить меня? Ты сочувствуешь моему страданию?

Она снова рассмеялась, и смех ее влился в общий смех, донесшийся со двора, где Пит Пиболд начал представление со своими марионетками.

— Ты просишь сочувствия? Тебе бы следовало вспомнить это слово, когда ты соблазнял Бедалар. Ты испугался, когда узнал обо мне и Гае, не так ли? И…

— Ах, «узнал», вот так?! — Я снова приблизился к ней: — Так вы все время тайно этим занимались, пока я залечивал свои раны. Ты прекрасно понимала, что я хотел лишь, чтобы ты подружилась с моим другом, и не боялся того. Что я — идиот что ли? Ты знаешь, что я никогда не мог бы сказать Гаю: «Давай, завали ее в постель, трахни, спусти в нее». Она ударила меня по лицу.

— Ты — животное! Ты сам толкал нас на это, а теперь вдруг ревнуешь.

— Ты уличена во лжи и снова врешь! Что касается ревности, в тебе или Гае ее не меньше. Ревность и собственнический инстинкт ослепили вас обоих. Я, по крайней мере, пытался подавить свою ревность. Неужто даже ради сохранения чести вы не способны сдержать свою похоть?

Она отвернулась и уставилась во двор, где развлекались гости.

— Сейчас ты начнешь цитировать что-нибудь из роли генерала Геральда. Постановка не состоится, помнишь об этом? О Позоре и Сострадании мы уже поговорили. Теперь ты заводишь речь о Чести. Интересно знать, к какой еще добродетели ты обратишься?