Малахит

И Паша зашагал к воротам. Осторожно заглянул внутрь — и не смог сдержать восхищения. За оградой из сосновых бревен начинались самые настоящие тропические голливудские джунгли: с пальмами, огромными цветами, криками попугаев и обезьян и толстенными лианами, на которых можно было качаться. В ствол одной из пальм был воткнут мачете.

Паша шел по тропинке вслед за псом и ощущал жуткую ностальгию по детству. Здесь было все, о чем он когда-то мечтал: гамаки, сплетенные из лиан, веревочные лестницы, шалаши, устроенные на толстых ветках…

Тропинка разделилась, широкими полукружьями огибая невысокий холм. За холмом лежало в зарослях тростника небольшое озерцо. А на нем, занимая едва ли не треть, стоял у пристани красавец корабль с пиратским флагом на мачте.

За озерцом лес редел, уступая место африканской деревушке. Между круглыми, стоящими на высоких сваях домами, росли финиковые пальмы. Кое-где на столбах с причудливой резьбой висели качели и корабельные гамаки. В большой куче песка рылись три чумазых, одетых в рванье, малыша. За деревней вновь виднелись бревна частокола и серые камни старой стены. Здесь Малышневка заканчивалась.

Возле одной из хижин была привязана лошадь толстяка.

Крадучись, Паша направился к этой хижине, но на пути возникло неожиданное препятствие: паренек лет четырнадцати вышел из-за угла.

— Ваш там, только что приехал, — сказал он, не скрывая брезгливости.

— Наш? — удивился Паша, но тут же понял, о чем он, и поспешил откреститься, — нет, я не с ним.

— Нет? — удивился паренек. — Тогда кто же ты?

— Я за детьми пришел, которых этот украл.

— Вот как, — паренек заторопился, потянул Пашу за рукав. — Пойдем-ка, пока Жирный тебя не увидел.

Они зашли за пальмы, прошли мимо песочницы, и один из малышей, заплакав, бросился к мальчишке и уткнулся ему в грязные колени. Тот подхватил ребенка на руки жестом опытной матери и пошел дальше, к площадке, вокруг которой расположились большинство домов деревни. Площадка выглядела по-африкански ритуальной, была круглой и плотно утоптанной. Впрочем, было ясно, что большое число людей не собиралось здесь довольно давно: тут и там из пыли торчали сочные, ярко-зеленые кустики травы. Посреди площадки возвышались два ровных ряда камней — по семь с каждой стороны. Они делили пространство на два полукруга, между ними оставался лишь узкий коридор, пройти в котором мог бы далеко не каждый взрослый. Центральные камни были самыми большими, высота остальных уменьшалась по мере приближения к краю ряда. Каждый камень имел форму сильно вытянутого вверх пятиугольника и был почти плоским. Время не оставило на них своих следов, они были будто только что высечены — такой четкой и правильной была их форма. Цвет камней Паше чрезвычайно понравился, они были ярко-зелеными, с многочисленными серовато-белыми вкраплениями, что придавало камням какой-то удивительно мягкий и умиротворяющий оттенок. Паша залюбовался и потому вздрогнул, когда провожатый спросил:

— Нравится?

— Очень, — совершенно искренне ответил Паша.

— Это наша Малышка, — сказал мальчишка, будто речь шла о ком-то одушевленном.

— В каком смысле — малышка?

— Не знаю, так это место называли наши старшие. Нам они никогда ничего не объясняли. Ну, пойдем?

И он направился к хижине, на крыше которой развевался разноцветный флаг.

Внутри дом поражал своим аскетизмом. Гамак, застеленный серым одеялом, тяжелый стол темного дерева и скамья со спинкой, подвешенная к потолку на железных цепях, — вот и все, что в нем было.

Широким жестом указав гостю на скамью, хозяин дома по-барски развалился в гамаке.

— Меня зовут Пират, — пояснил он, набивая табаком трубку.

— Паша.

— Имя чудное. Ты что, с той стороны?

— Да, а как ты понял?

— А как же мне не понять, когда наших много на ту сторону ушло. Некоторые возвращались, рассказывали, что там и как. Малышневка — очень старая деревня. Ее построили те, кто решил никогда не взрослеть. Здесь никто никогда не старел, не болел и не умирал. Мальчишек — тех, кто построил деревню — я знал лично. Хорошие были ребята. Ходили по деревням, звали всех, кто не хотел вырастать. Сюда шли многие, и с удовольствием шли — видели ведь, как здорово здесь все устроено. Но скоро все это веселье надоело. Кто поменьше, заскучал по маме, старшие просто начали маяться от безделья. И оказалось, что выйти нельзя.

— Как — нельзя?

— Видел дубы? Там человека настигает резкая боль. Взрослого — если пытается войти, ребенка — если пытается выйти.

— Почему?