Малахитовая шкатулка

Панкрат тоже не стал голоса спускать, шуткой говорит:

– Бабенка приметная: рот нарастопашку, зубы наружу, язык на плече. В избу зайдет – скамейки заскачут, табуретки в пляс пойдут. А коли еще хмельного хлебнет, тогда выше всех станет, только ногами жидка.

Немцы даже испугались.

– Какой ушасный женьшин! Такой песпоряток делаит. Турма такой ната! Турма!

– Найти, – отвечает Панкрат, – мудрено: зимой из-под снегу не выгребешь, летом – в траве не найдешь.

Немцы все-таки добиваются: скажи, в каком месте искать и чем она занимается. Панкрат и говорит:

– Живет, сказывают, в ложке за прудом, а под которым кустом, это каждому глядеть самому надо, да не просто так, а на веселый глаз... В ком веселости мало, можно из бутылки добавить.

Это немцам по нраву пришлось, заухмылялись:

– О, из бутилка можно! Это мы умеем.

– А ремесло, – говорит Панкрат, – у Веселухи такое. С весны до осени весь народ радует сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого брюхо в подборе, дых легкий, ноги дюжие, волос мягкий, глаз с крючочком да ухо с прихваткой.

Немцы про дых да брюхо мимо ушей пропустили, потому – каждый успел брюхо нарастить и задыхался, как запаленная лошадь. Про мягкий волос не по губе пришлось, потому у всех на подбор головы ржавой проволокой утыканы. Зато ногами похвалились. Хлопают себя по ляжкам, притоптывают:

– Это есть сильный нога. Как дуб. Крепко стоять могу.

Панкрат на это и говорит:

– Не те ноги дюжие, которые неуклюжие. Дюжими у нас такие зовут, что сорок верст пройдут, вприсядку плясать пойдут да еще мелкую дробь выколачивают.

Насчет глаза да уха немцы заспорили:

– Такой бывайть не может.

Панкрат все-таки на своем стоит:

– Может, в вашей стороне не бывает, а у нас случается.

Тогда немцы давай спрашивать, какой это глаз с крючочком и какое ухо с прихваткой.

– Глаз, – отвечает, – такой, что на всяком месте что-нибудь зацепить может: хоть на сорочьем хвосте, хоть на палом листе, на звериной тропке, в снеговом охлопке. А ухо, которое держит, что ему полюбилось. Ну, там мало ли: как рожь звенит, сосна шумит, а то и травинка шуршит.

Немцы, конечно, этого ни в какую не разумеют. Спрашивают, почему на сорочий хвост глядеть, какой прибыток от палого листа, коли ты не садовник. Панкрат хотел им это втолковать, да видит, на порошинку не понимают, махнул рукой да и говорит прямо:

– Коли такое ваше разумение, никогда вам нашей Веселухи не повидать.

Немцы на это не согласны, свое твердят: все кусты, дескать, повыдергаем, все корни выворотим, а найдем. Без этого никак нельзя.

– Эту Виселук очень фретный женьшин. Она пожар делаит.

Панкрат смекает, – вовсе не туда дело пошло. От этих дубоносых всего жди. Могут и всамделе хорошее место с концом извести. Тогда он и говорит:

– Да ведь это вроде шутки. Так, разговор один про Веселуху-то.

Ну, немцы не верят:

– Какой есть разговор, когда пожары были.

– Что ж, – отвечает Панкрат, – пожар всегда случиться может. Недоглядели за огнем – вот и сгорело. Последний вон раз вся барская стража пьянехонька была.

Немцы прицепились к этому слову:

– Ты откуда это знаешь?

Панкрат объясняет: в народе так сказывали.

Немцы свое:

– Скажи, кто говорил.

Панкрат подумал – еще подведешь кого ненароком, и говорит:

– Не упомню.

Немцам это подозрительно стало. Долго они меж собой долдонили по-своему. Не то спорили, не то сговаривались. Потом и говорят:

– Скажи, мастер Панкрат, какие приметы этой женщины Веселук.

Панкрат отвечает:

– Говорил, дескать, что это разговор только. Так сказывают, – молодая бабочка, из себя пригожая, одета цветисто, в одной руке стакан граненого хрусталя, в другой – бутылка.

Немцы вроде обрадовались, давай еще спрашивать: какой волос у женщины, нет ли приметок каких на лице, в которой руке стакан, какая бутылка. Одним словом, все до тонкости. Панкрат рассказал, а немцы и загоготали.

– Ага! Попался! Теперь видим, что Виселук знаешь. Показывай ее квартир, а то плохо будет. Панкрат, конечно, осерчал и говорит:

– Коли вы такие чурки с глазами, так не о чем мне с вами разговаривать. Делайте со мной, что придумаете, а от меня слов не ждите.

Время тогда еще крепостное было. У немцев в заводе сила большая, потому как все главное начальство из них же было. Вот и начали Панкрата мытарить. Чуть не каждый день спросы да расспросы да все с при́правью. Других людей тоже потянули. Кто-то возьми и сболтни, что про Веселуху еще такое сказывают, будто она узоры да расцветку иным показала. И про Панкрата упомянули, – сам-де сказывал, что расцветку на ноже из Веселухина ложка принес. Немцы давай и об этом доискиваться. По счастью еще, что Панкратова расцветка им не поглянулась. Не видно, дескать, в котором месте синий цвет кончается, в котором голубой. Ну, все-таки спрашивают:

– Сколько платиль Виселук за такой глюпый расцветка?

Панкрат на тех допросах отмалчивался, а тут за живое взяло.

– Эх, вы, – говорит, – слепыши! Разве можно такое дело пятаком али рублем мерить? Столько и платил, сколько маялся. Только вам того не понять, и зря я с вами разговариваю.