Малахитовая вселенная. Сборник участников Международного фестиваля литературной фантастики «Аэлита» и Международного конкурса «Новый сказ» им. П. П. Бажова

Двадцать пять лет ностальгии. Смятение Отрывок из романа-трилогии

Вскоре появился проводник, назвавший себя Атабаем. После рукопожатия проводник достал из сумок замызганные туркменские халаты и папахи, сшитые из целой овечьей шкуры, и велел облачаться. Когда Соболев спросил: «Зачем весь этот маскарад?», Атабаев ответил: «Это маскировка. Если кто-то издали и увидит, подумают – свои люди куда-то направились».

После облачились в халаты, стали брезгливо поглядывать друг на друга, а порой вздрагивая и пренебрежительно отворачивая нос от неприсущего запаха, Атабаев придирчиво осмотрел всех, и по его виду было понятно: он остался доволен. Увидев пьяного Иосифа, покачал головой, сказал:

– Может, его оставим здесь, а то с ним много мороки будет в пути.

– Нет, – сказал Николай. – Мы его здесь не бросим, без него не пойдем – только с ним.

– Тогда сажайте его на ишака, в пути по очереди будете придерживать, а там увидим. Пойдемте, а то скоро начнется дождь. Мы в полночь должны пройти заставы, и мне необходимо к утру вернуться: «Аллах велик – да укажет нам путь истинный и прямой, да сохранит нам жизнь от врагов наших неверных!»

После этих слов проводника все двинулись в сторону границы.

Со слов Николая, которые он говорил, уже находясь в Персии, все было следующим образом.

Ближе к потемкам они тронулись в сторону границы, шли очень долго, молча и понуро, будто совершили нечто ужасное.

А в действительности – они и совершали предательство по отношению к Родине, за что позже все неоднократно заплатили горькими слезами и разочарованием.

В тот Богом проклятый, но радостный для черта день в начале пути дул слабый ветерок и по небу бежали небольшие тучки. По мере приближения к советско-персидской границе ветер усиливался, и небо все больше и больше затягивали черные тучи.

По злой иронии судьбы, перед и в момент пересечения границы черные грозовые тучи опустились так низко, что казалось, вот-вот начнут цепляться за головы перебежчиков, а к этому времени уже дул ветер приличной силы.

В мгновение ока хлестанул тропический ливень, который за десять минут промочил национальную одежду и папахи до ниточки, и беглецам в намокшей одежде казалось, что на них нагрузили по тонне груза, отчего с каждой минутой идти становилось тяжелее и тяжелее. Едва дождь сбавил свою прыть, дал временный передых, как налетел шквал, да такой напористый, что порой сбивал с ног.

Проводник, обозначив направление ветра, известил:

– Это дует большой афганец, и, судя по вон той сопке, которая высветилась в блеске молнии, мы в пятидесяти метрах от государственной границы СССР и Персии. Можете обернуться, перекреститься и тем самым попрощаться с Россией. Если кто-то еще хочет вернуться – можете, пока не поздно, поскольку чуть позже будет невозможно, так как еще немного – и мы будем уже на территории Персии. А через час я вас передам племяннику, он доведет до Мешхеда. Дальше – как знаете. – Затем, немного подумав, он спросил: – Кто-нибудь знает язык – фарси или азербайджанский?

– Иосиф знает, посмотри – вон тот, который сидит на ишаке, – сказал Николай.

Иосиф не сидел, а лежал на животе, уткнувшись головой в шею ишака; лежал, опутанный упряжью этого животного, чтобы не свалился, так как придерживать его всем надоело.

Этот несчастный был настолько обездвижен спиртным, что даже не шевелился – это состояние иногда пугало Николая, а в пути следования, когда Иосиф начинал произносить какие-то нечленораздельные слова либо мычать, он подходил и, приподняв голову, вливал ему очередную порцию водки, которую специально припас. Вот и сейчас, посмотрев в сторону спившегося влюбленного, который через несколько часов станет иммигрантом по пьянке либо поневоле, он ответил проводнику:

– Ты прав, надо попрощаться с Родиной, какая она ни есть в данное время, но она – Родина! Только поменяла цвет с голубого на красный. А Россия и земля, на которой мы росли, дружили, любили и лучшие годы жизни провели, остались те же, в одном лице, – и лишь одно слово Николай не произнес – «служили».

Он боялся произносить это слово, оно корило его совесть.

«Отчизна, где похоронены наши предки», – с последними словами в свете сказанного о прощании с Родиной, невзирая на продолжающийся шквал, рвавший и уносивший слова куда-то вдаль, бывшие офицеры царской армии как по команде повернулись лицом в сторону России и, несмотря на то, что стояли в грязи по самые щиколотки, все пали на колени, кроме вышеупомянутого Иосифа, который не был офицером и не принадлежал к голубой крови.

На такую драматически тяжелую картину невозможно было смотреть без слез и боли в сердце; колени и носки их ботинок утопали в грязи, полы халатов рвало то в одну, то в другую сторону. С одежды стоявших на коленях ручьем стекала дождевая вода. Шквал раскачивал тела, словно былинки, в разные стороны, только они будто ничего этого не замечали, продолжали шептать молитвы, низко опустив головы и периодически крестясь, после чего опускали руки, словно плети.