Малахольный экстрасенс

После сытного обеда народ повалил во двор, где устроил танцы возле баррикады. Стоял редкий для октября ясный день. Тепло, как в мае. Отчего ж не веселиться? Кто-то притащил баян, и понеслось. Народ кружился в вальсе, отплясывал полечку, кое-кто пошел вприсядку. В окнах торчали любопытные больные. Эту картину и застала прилетевшая в клинику любимая. Оказалось, она все проспала. Воротившись домой, прочитала записку, перекусила и легла отдыхать. С милиционерами разминулась. Встав, поела и решила позвонить жениху. В ординаторской не ответили. Вика набрала номер регистратора — не берут трубку. Лишь в приемной Яковлевича сообщили о происшедшем. Вика вызвала Николаича и помчалась в клинику, где двинулась на звуки музыки.

— Что происходит? — спросила, отыскав меня.

— Революция, — улыбнулся я.

— Почему танцуют?

— Потому что весело.

— Тогда приглашай! — потребовала она.

Я подал ей руку, и мы вошли в круг… Наплясавшись, народ захотел продолжения банкета и повалил в столовую. Водки и еды хватало, все вновь расселись за столами. Мы с Викой оказались рядом. Мне напустили полстакана, Вике по ее требованию — на донышко. Я встал, взял вилку и постучал ей по стакану. За столами притихли.

— Друзья! — объявил громко. — Сегодня вы просили меня не уезжать, я пообещал. Не хочу расставаться с таким замечательным коллективом. Но есть еще причина, вот она, — указал на Вику. — Скоро мы с Викторией Петровной станем мужем и женой. Наши отношения не секрет, но теперь оформим официально. Выпьем за любовь!

— Ура! — закричали за столами и с воодушевлением выпили.

— Горько!

Председатель профкома поставил на столешницу пустой стакан.

— Горько! Горько! — закричали со всех сторон.

— Встань, любимая! — попросил я Вику.

— Шут! — фыркнула она, но подчинилась. Я обнял ее, и наши губы слились.

— Раз, два, три, четыре, пять… — принялись считать за столами. При счете «десять» Вика уперлась мне руками в грудь и отстранилась.

— Что-то молодая ерепенится, — заметил кто-то за столом. — Может, поискать другую?

— Я вам поищу! — пригрозила Вика. Ответом стал дружный смех.

— Что ты тут устроил? — спросила Вика, когда мы, насытившись, по-английски удалились в ординаторскую. — И не говори, что ты тут ни причем. Водка, сало, колбаса, гречка с тушенкой… В клинике так не кормят и, тем более, не наливают.

— Эти люди сегодня защитили меня. Они переступили через страх перед начальством и наказанием. Следовало поощрить.

— Ладно накормить, — согласилась она. — Но зачем водка?

— Не планировалась, — развел я руками. — Пациент привез. Не углядел — без меня разгружали. А потом не отбирать же.

— Сам зачем пил? Мы же договорились. Пока… — она смолкла.

«Делаем ребенка», — мысленно дополнил я.

— Так уже, — сообщил любимой.

— Ты о чем?

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — поинтересовался я. — Нет ли тошноты по утрам? Раздражения, плаксивости?

— Ничего, — пожала она плечами. — У меня задержка, но такое бывает. Я болела.

— Ты здорова. Более того, носишь маленького Мурашко. Вот такого! — я свел большой и указательный палец, показав расстояние с булавочную головку. — Но сердечко у него уже бьется.

— Сердечная трубка, — поправила она. — У таких маленьких сердца еще нет. Ой, Миша! Ты откуда знаешь? Про маленького?

— Вижу. Иди ко мне, — я сгреб ее и усадил на колени. — Сейчас кое-что расскажу…

Про визит таинственного незнакомца я умолчал — зачем волновать любимую, об остальном поведал. Дескать проснулся поутру, а тут такое… Испытал на деле — получилось. Исцелять теперь могу пачками. Рассказ получился длинным, поскольку прерывался поцелуями и обнимашками. В той жизни у меня не было детей, потому чувство, которое испытывал сейчас, трудно выразить словами. За меня говорили губы и руки. Вика млела. Нам не мешали. Во дворе снова заиграл баян — клиника гуляла.

— Что теперь будет, Миша? — спросила милая, когда я наконец завершил рассказ.

— Жить будем, — пожал я плечами. — Сына растить.

— А если девочка?

— Значит, дочку.

— Через шесть месяцев в декрет, — вздохнула Вика. — Только стала заведующей.

— Будешь заведовать семьей, — хмыкнул я. — Тоже нужная работа.

— Квартира маловата, — вздохнула она. — Всего комната. Ребенок спать не даст. Ладно я, но тебе работать.

— Подумаем, — пообещал я.

За нас подумали другие. Вернувшийся из ЦК Яковлевич огорошил новостями. Бунт в клинике стоил постов секретарю ЦК и министру МВД, а целителю решили выделить квартиру. Последнюю новость Терещенко подал так, что становилось ясно, кто постарался.

— Хотя решение принял первый секретарь ЦК, есть еще исполком. Формальности придется соблюсти, — огорошил далее. — Иначе вопрос застопорится. Вы должны иметь право на расширение. Где прописаны сейчас, Михаил?

— Нигде, — ответил я. — От супруги бывшей выписался, у Виктории прописаться не могу — не хватает метров[2]. Вот распишемся, тогда.

— Сделайте, Михаил Иванович! — посоветовал Терещенко. — Хорошо б еще Виктория Петровна была беременной.

— Есть такое, — улыбнулся я.

— Какой срок? — оживился он.

— Где-то два месяца.

— Маловато. Обычно в расчет берут не менее четырех[3], но у вас случай особый. Полагаю, выделят.