Малахольный экстрасенс

Она что-то гмыкает в ответ. Начали! Уже привычно наблюдаю, как постепенно угасает отдающий в ладонь жар, а красный цвет нервов меняется на синий. Еще немножко, вот тут подчистить… Все! Поднимаю девочку и усаживаю ее на столе.

— Ну, что Оленька? Походим?

Кивает. Снимаю ее со стола и ставлю на пол.

— Иди!

Покачиваясь, она делает неуверенный шаг, затем второй… В зале так тихо, что слышно жужжание залетевшей неведомо откуда мухи.

— Что вы делаете! Прекратите!

Со сцены спрыгивает тот самый Сосковец, хватает девочку и усаживает на свободное кресло в первом ряду. Достает из кармана халата медицинский молоточек и начинает обстукивать им колени ребенка. Пожимаю плечами и отхожу в сторону. Я свое дело сделал. Смотрю в президиум. Члены комиссии привстали со своих мест, только Елисеев остался сидеть. Терещенко — тоже. Он уже видел процесс, его не удивить.

— Ну, что там, Николай Сергеевич? — нетерпеливо спрашивает Елисеев. — Есть рефлексы?

— Похоже да, — выпрямляется заведующий кафедрой. — Поверить не могу! Прежде не было — проверял.

— Значит, появились, — кивает председатель комиссии. — Эксперимент удался.

— Не согласен! — подскакивает Сосковец. — Для такого заключения необходимо длительное наблюдение. Как появились, так могут и исчезнуть.

— Вам известен подобный случай? Чтобы рефлексы пропали сами по себе, а не вследствие болезни или травмы?

Сосковец начинает сыпать медицинскими терминами. Председатель комиссии слушает. Про девочку забыли. К ней подскакивает мать, поднимает на ноги и начинает целовать. Затем оба идут ко мне.

— Михаил Иванович, дорогой! Спасибо! — говорит женщина и пытается поцеловать мне руку. Привычно отстраняюсь и глажу ребенка по голове.

— Не болейте больше! Не увлекайтесь ходьбой на первых порах. Связки и суставы должны привыкнуть. А сейчас сажайте Оленьку в коляску, она и без того много стояла. Вам дадут памятку, как вести себя дальше…

Последние слова произношу в полной тишине. Все молчат: и члены комиссии, и зрители в зале. Последние встали и смотрят на нас со странным выражением лиц.

— Молодой человек! — внезапно говорит Елисеев. — Поднимитесь к нам.

Взбегаю по ступенькам на сцену.

— Не против продолжить эксперимент? — спрашивает председатель комиссии.

— Еще одного ребенка не исцелю — нужно отдохнуть.

— Не нужно никого исцелять, — крутит головой Елисеев. — Семен Яковлевич уверяет, что вы отменный диагност. Патологию определяете сходу. Вот! — он кладет руки на стол. — Посмотрите, что с ними не так?

Пожимаю плечами и кладу левую ладонь поверх его правой. Она сухая, морщинистая, в россыпях старческой гречки. Лучезапястный сустав полыхает красным. Суду все ясно. Переношу ладонь на левую руку доктора наук. А вот здесь сустав в порядке, разве что пальцы…

— На правой руке поражен лучезапястный сустав, — указываю. — На левой — мизинец и безымянный палец. Полагаю, артрит.

— Верно полагаете, — бормочет Елисеев, убирая руки. — Черт! Ведь только ладошку приложил. Как же так?

Меня переполняет веселье. Неудержимо хочется похулиганить. Да и силы есть.

— Желаете исцелиться?

— Ну, ну, попробуй! — хмыкает Елисеев и вновь кладет руки на стол. Накрываю правую своей ладонью и делаю посыл. Жар пытается сопротивляться, но быстро устает и начинает потихоньку отступать. Сустав — это не кора головного мозга, с ними проще. Вот так, еще!.. С правой покончено, теперь левая…

— Готово!

Елисеев поднимает руки, мгновение смотрит на них, затем начинает вращать кистями, сгибать и разгибать пальцы. Члены комиссии смотрят на него, не отрываясь.

— Как так может быть?! — бормочет член-корреспондент. — Столько лет лечили — и без толку. А тут лишь руку приложил — и все, не болят. И ведь не так, как с новокаиновой блокадой — чувствительность не потеряна. Пальцы сгибаются, до ладони достают. Что же это такое, мать вашу! Шесть десятков лет в медицине, а подобного не видел. Профессора не справились, а этот взял и исцелил. Как ты это делаешь, сынок? — смотрит на меня.

— Сам не знаю, — пожимаю плечами. — Просто вижу пораженный орган, начинаю лить в него из рук холод, и тот приходит в норму.

— Шестьдесят лет коту под хвост, — бормочет Елисеев.

— Что?

— Всю жизнь в медицине, до сих пор не сомневался, что альтернативы ей не существует. И вдруг…

— Не печальтесь, Антип Силантьевич, — успокаиваю. — Мой случай уникальный, возможно, единственный в мире. На таком систему не построить.

— А как же эти, в телевизоре? — щурится он.

— Жулики!

Елисеев хохочет. Вместе с ним начинают смеяться члены комиссии.

— Что ж, товарищи, — говорит Елисеев, отсмеявшись. — Полагаю, вывод ясен. Нужно дать возможность молодому человеку работать в клинике.

— Возражаю! — подает голос Сосковец. Он успел вернуться в президиум. — Необходимы дополнительные исследования. Неясны отдаленные последствия биоэнергетического воздействия.

Последние слова он словно выплевывает.

— Исследования предлагаете проводить на базе вашей кафедры? — улыбается Елисеев.

— Да! — кивает Сосковец.

— Вы будете наблюдать, собирать статистику и делать выводы? — щурится Елисеев. — После диссертации писать?