Малахов курган

Поднялся месяц. Дым растворился в прохладе вечера. Мимо дома шли в гору проворным деловым шагом музыканты морского оркестра.

Веня согласился на просьбу Наташи и припустился за музыкантами. Вслед за оркестром к дому Могученко подъехала фура, запряженная двумя верблюдами.

Погонщик верблюдов, фурштатский[253] солдат, сказал что-то верблюдам. Они остановились. Из фуры вылез Мокроусенко и вошел в дом.

Приоткрыв дверь, он громко возгласил:

– А нет ли у вас, добрые люди, поклажи для чумакив[254]?

Увидев раненых на полу, шлюпочный мастер сконфузился и смолк.

– Вот он! – радостно воскликнула Ольга. – Все меня задразнили: «А где же твой Тарас, куда спрятался?» – а он и явился, когда надо.

– Здравствуй, любезный Тарас Григорьич. Вот уж кстати-то! Да как же догадался ты? – радовалась Анна. – Гляди, какая у нас беда…

– Да как же мне не догадаться, любезнейшая Анна Степановна! Целый день с фурштатами возил всякое на батареи: порох, бомбы, а потом еще приказали брусья возить. И все одна у меня думка: вам помочь, любезнейшая Анна Степановна. Оно конечно, фура казенная, да один раз можно. Ох, велика гроза пришла, сколько хат пошарпала[255], а ваша хата чистенькая стоит! А все же… Завтра совсем будет погано!

Мокроусенко взглянул на Ольгу. Она нахмурилась. Шлюпочный мастер задумался и вдруг, осененный догадкой, спохватился. Он ехал с фурой затем, чтобы вывезти из дома скарб Могученко в безопасное место. Теперь-то, думал он, напуганные бомбардировкой, Могученко, наверное, согласятся.

– От дурень же я! Зараз, драгоценнейшая Анна Степановна, все буде.

Мокроусенко позвал фурштатского солдата. С помощью женщин раненых вынесли из дома и поместили в фуру в два ряда. Оставался Антонов.

– Несите и меня, – сказал боцман, – идти не можно: нога отнялась, совсем не чую! Спасибо, милая хозяюшка, на всем. Будь я царь, всем бы дал по медали!

Золотой раствор

Нахимов и Тотлебен во второй раз объезжали ночью линию севастопольских укреплений и смотрели, все ли делается, как приказано. Следовало привести все батареи и бастионы в полный порядок, чтобы с рассветом Севастополь так же грозно отвечал на обстрелы врага, как это было в первый день. На батареях расчищали амбразуры, обкладывая их «щеки» мешками с землей, турами; подсыпали валы, выгребая землю и камни из заваленных осыпями рвов; вместо подбитых орудий подвозили новые, где нужно, заменяя легкие пушки тяжелыми дальнобойными, с кораблей; в местах, опасных от продольного огня, насыпали для защиты пушек траверсы – поперечные валы. Кроме саперов, матросов и солдат на укреплениях работали арестанты и жители городских слободок. На Пятом бастионе и на Малаховом кургане играли оркестры, в других местах работающих веселили песенники. Работа спорилась.

Луна светила с безоблачного неба. Не было нужды ни в кострах, ни в факелах для освещения работ. Дневной зной сменился бодрым ночным холодком. Горный ветерок унес в море пороховой дым, дышалось легко. Неприятель молчал, занятый, наверное, такими же работами. Только там и тут иной раз трещали ружейные выстрелы из секретов, высланных обеими воюющими сторонами в поле.

Нахимов и Тотлебен ехали рядом шагом, огибая вершину Южной бухты по Пересыпи.

– Вероятно, до них доносятся наша музыка и песни, – говорил Нахимов, – а оттуда ни музыки, ни песен. У меня на душе и радостно, и печально. Тяжело, а сердце прыгает.

Тотлебену показалось немного странно услышать от адмирала, обычно сурового и порывистого, такие признания. Инженер-полковник ответил Нахимову:

– Им нечего радоваться: они получили хороший урок. А нам нет причин предаваться печали: сегодня мы победили и можем торжествовать!..

– Вы очень высоко оцениваете нынешний день, полковник!

– Как же, адмирал! Судите сами. Мы можем подвести итоги. Начнем с их флота. Флот действовал очень осторожно, и все-таки его основательно потрепали. Они будут впредь еще осмотрительнее. С моря мы безопасны. На суше они не решились идти на штурм. Они убедились в силе наших батарей. И, что важнее, и наши люди уверились в силе укреплений. Вчера, признаюсь, даже меня грызло сомнение. Теперь его больше нет. Матросы-артиллеристы показа ли себя великолепно! Дух наш превосходен! Да, мы победили сегодня! Это великая победа: они не решились и не решатся в ближайшее время на штурм. Мы им продиктовали решение – перейти к осаде. Отсюда задача: продержаться до той поры, пока армия усилится и окрепнет. Потери наши невелики.

– Мы понесли сегодня потерю невосполнимую! Кто заменит Корнилова?

– Мы потеряли верного товарища и друга. Я разделяю вашу скорбь. Эта утрата велика. И у меня здесь болит! – ответил Тотлебен, приложив к груди руку, в которой держал поводья.

Конь Тотлебена принял движение седока за приказание остановиться. И Нахимов остановил свою лошадь. Тотлeбен обнажил голову, и Нахимов тоже. Несколько минут они стояли молча, слушая голоса ночи.

С Малахова кургана доносились звуки жизнерадостного венского вальса.