Малатаверн

– Заткнись! Скажешь, что заболел, что идешь спать. А в полночь поднимешься, разбудишь его и попросишь вызвать врача.

– Да ты что!

– Выпутывайся как знаешь, кто-нибудь должен наверняка подтвердить, что сегодня ночью ты был дома. Кристоф опять встряхнул Робера и прибавил:

– Сделаешь, как я говорю. Это единственный способ прикрытия. И главное, держи язык за зубами. Если вздумаешь открыть рот, берегись, заранее тебя предупреждаю:, дело будет плохо. Ты меня понял, да?

Робер взглянул на него. Глаза у Кристофа потемнели, в них загорелся злой огонек, а взгляд стал жестким. Юноша кивнул и опустил глаза.

– Ладно, – прибавил Кристоф, – теперь проваливай и заруби себе на носу: если ты нас продашь, тебе будет то же, что и нам!

Кристоф погрозил кулаком, резко отвернулся и исчез за углом гаража.

Прислонившись к стене, Робер прислушивался к удаляющемуся рокоту мотора. Затем медленно, не поднимая головы, зашагал домой.

ГЛАВА 13

Теперь улица опустела. Ветер налетал, стихал, словно в нерешительности, и вновь устремлялся вперед. Фонари бешено раскачивались, и Робер шел, разглядывая свою тень, которая то удлинялась, то укорачивалась, искривлялась, двоилась, исчезала и появлялась вновь.

Он шагал по улице. Нет, с ними он не пойдет. Теперь он совсем свободен. Нужно только дойти до дома, лечь и подождать.

Он шел, но сколько ни размышлял, не мог сосредоточиться. Каждый шаг отдавался во всем теле. Каждый шквал ветра хватал его, хлестал, выдувал душу.

Дойдя до первых домов тупика, он остановился, поглядел на площадь, где по земле метались тени и пятна света, и тем же мерным шагом устремился во мрак, царивший в тупике. Там и сям окно отбрасывало на фасад противоположного дома четырехугольник света, перечеркнутого от оконного переплета.

Робер неслышно вошел в дом. Велосипед был на месте, а храп отца был слышен уже снизу. Робер поднялся, посветив себе зажигалкой, и остановился у первой двери. Она была приоткрыта. Юноша толкнул ее и шагнул в комнату, держа над собой зажигалку. Язычок пламени пластался, плясал на сквозняке, по стенам метались неясные блики, но потом пламя выровнялось, и в комнате стало чуть светлее.

Папаша Пайо лежал на кровати, закинув левую руку за голову, а правую вытянув поперек кровати, и пальцы свисали, словно запястье было сломано. Робер продвинулся еще на полшага вперед. Отец лежал одетый. Успел сбросить только один ботинок. Носка на ноге не было, ступня была замотана тряпкой защитного цвета, из которой торчали пальцы. На коричневом одеяле остались пыльные полосы от второго башмака, снять который у отца не хватило сил.

В комнате было тепло. Отвратительно пахло вином, потом и застарелой грязью. Гудели полчища мух. Одна из них подлетела, привлеченная светом от зажигалки, дважды облетела вокруг Робера, задев его лицо, и вновь устремилась к кровати.

Робер подошел ближе. Язычок пламени стал меньше. Углы комнаты потонули во тьме.

Отец продолжал храпеть. Когда Робер поднес к его лицу зажигалку, он увидел муху у отца на лице. Она прошлась по лбу, перебралась на нос, спустилась к приоткрытому рту. Губы спящего дрогнули. Муха взлетела, но тут же опять уселась на щетинистый подбородок. Папаша Пайо громко всхрыпнул, мотнул головой из стороны в сторону и приподнял было руку, но сил не хватило, и рука вновь упала на одеяло. Робер не мог отвести глаз от раскрытой ладони отца – полусогнутые пальцы были толстые, широкие, грязные. Огонек зажигалки уменьшался на глазах, на секунду пламя вспыхнуло, так что на руке спящего проступили бороздившие ладонь трещины, и тут фитилек угас. От него остался лишь тлевший во тьме червячок, который Робер загасил пальцами.

Юноша горько вздохнул и, вытянув руки вперед, на ощупь, медленно пошел из комнаты.

Добравшись до своей комнаты, он закрыл дверь и зажег свет. Лампочка без абажура, висевшая у изголовья кровати, заливала убогую обстановку безжалостным ярким светом. Робер обвел взглядом комнату, подолгу задерживаясь на каждой вещи, но по-настоящему ничто его не трогало. В конце концов он уселся на кровать.

На улице свирепствовал ветер. Шквалы один за другим обрушивались на угол крыши. Под особенно сильными порывами начинало дребезжать слуховое окно.

Робер не решался лечь в постель. Уставившись на сучок в дощатом полу, он впал в странное полузабытье.

Теперь все происходящее казалось ему смутным, далеким. В ушах все еще звучал голос Кристофа, но слова ни чего не значили. Он вновь видел темный гараж; отсветы лампы на стекле, злой взгляд Кристофа, темную улицу, где двоилась и корчилась его собственная тень.

Время остановилось. Перед его глазами вновь дощатый пол и качнувшийся гвоздь, когда его вбивали в здоровенный сучок на доске. Гвоздь блестит…

И тут внезапно Робер вскакивает. Внутри у него все сжимается… Так уже было сегодня, когда он смотрел на долину, и потом, когда мимо проехали жандармы.

Теперь время несется вскачь.., события разворачиваются в бешеном ритме. Но при этом последовательно, не переплетаясь.