Малавита

Бен окружал свою поленту церемониалом, которого строго придерживались в прошлом. Поленту предлагали гостям как блюдо примирения, гарант семейного единства. Это был торжественный ритуал, потому что ее ели в скифе, длинном и прямоугольном общем блюде из дерева, откуда каждый брал еду прямо своей ложкой. Бен в совершенстве владел последовательностью быстрых движений: разлить поленту по скифе, пока она не загустела, прочертить в тесте бороздки, чтобы влить соус, выложить мясо посредине, а остальное превращалось в игру. Каждый из гостей, вооружившись ложкой, съедал свою долю, выедая сектор, чтобы пробиться к мясу, и самый прожорливый, таким образом, получал свою долю первым. Бэль и Уоррен, мало интересующиеся кукурузной мукой и даже раками, обожали обряд поедания поленты, не подозревая о том, что для гангстеров графства Нью-Йорк он обладал символическим значением. Когда на горизонте возникала война банд, когда вот-вот должна была заговорить кровь, иногда находили время обсудить ситуацию вокруг скифы, где каждый из участников прорывал свою часть, стараясь не заползти на долю соседа. Элегантный способ пометить свою территорию, соблюдая пакт о невмешательстве. Все старались прийти к мясу не слишком рано и не слишком поздно и разделить его между собой по уму, словно речь шла о выручке. Нет нужды обмениваться ни единым словом, еще меньше что бы то ни было решать, основное сказано и заменяет собой клятвы.

С головой, полной всех этих картин прошлого, Фред, как все, окунул ложку в тесто, но сделал это без малейшего аппетита.

* * *

Возбужденные присутствием американского кузена, Бэль и Уоррен никак не хотели улечься, так что пришлось вмешаться Магги, затем, в качестве последней инстанции, — Фреду. Они втроем выпили лимонсело домашнего приготовления, который поддерживал их беседу до довольно позднего часа. Избегая одной чувствительной темы — последствий процесса, как всегда, — они рассказывали свою ежедневную жизнь в малейших деталях, подкрепляя рассказ анекдотами, не впадая в сетования, которые могли бросить тень на их встречу. А потом, вдруг, взглянув на часы, Фред предложил Бену сходить послушать, как «жабы устраивают групняк».

— Что?

— Твой дядя нашел в десяти километрах отсюда большое озеро грязи, где по вечерам слышен невероятный концерт жаб и лягушек. Непонятно, что это, — стоны, хрипы, невероятный тарарам.

— Говорю, это групняк, что еще можно устраивать в такой час?

— Ты можешь разгуливать, где хочешь? — спросил Бен, кивнув через плечо на домик федералов.

— Ты что! Они круглые сутки начеку. Ночью я вижу, как у них горит ночник: пока один спит, другой смотрит телик или звонит жене, ругая меня последними словами, как будто это я заставил их сюда ехать.

— Сегодня они тебя не выпустят, они в ярости от того, что приехал Бен.

Фред, видимо, ждал этой фразы, чтобы подойти к своей жене, обнять ее, начать чмокать ее в шею, уверять, что она женщина его жизни.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я соглашусь на то, о чем ты собираешься меня попросить…

— Пожалуйста, Магги…

— Пошел ты к черту.

— Мне нужно побыть вдвоем с племянником, — попросил он ее по-французски. — Устрой им свой номер с хорошей итальянской кухней на оливковом масле, как у мамы, пусть хоть раз мне от этого будет польза.

Бен отошел, чтобы оставить их одних.

— С тех пор как мы во Франции, я не мог поговорить о своих прошлых делах ни с кем. Бен расскажет мне, что произошло после нашего отъезда, все, что скрывает от меня ФБР. Перед тобой он ничего не скажет, ты же знаешь, Ливия.

— Идите болтайте на веранду или в котельную.

— Здесь я все равно чувствую, что рядом те двое кретинов напротив, которые следят за нами, это как наваждение, иногда мне кажется, они установили микрофоны и подслушивают нас.

Она дала отвести себя к холодильнику, который Фред открыл, — словесный поток при этом не прекращался.

— Ты знаешь, как говорить с ними, они едят у тебя с руки. Чем хуже они считают меня, тем лучше в их глазах ты, ты — единственная женщина, которая о них заботится на континенте.

Несмотря на коварство мужа, Магги чувствовала, как ее решимость мало-помалу ослабевает при мысли о двух сыщиках, одиноких, отрезанных от мира по вине семьи Манцони.

— Заодно избавимся от объедков. Баклажаны в бальзамическом уксусе стоят третий день, пармезан засох, сфольятелли крошатся, и главное, унеси ты остатки поленты, ее два раза в неделю не едят, — таково правило.

— Когда мне было двадцать лет и я была в тебя влюблена, я все равно не поддавалась на такие штучки. С чего бы мне дать провести себя сейчас?

— Мы всего на час выйдем.

Если бы ее спросили, Магги ответила бы, что давно не любит своего мужа. Она бы непременно добавила, что иногда представляет себе, как начинает новую жизнь без него. И все равно она не могла объяснить себе, как ему еще удается так ее забавлять, так же как она не могла понять, почему ей как будто чего-то не хватает, когда он далеко от дома.