Мальчий бунт

Совещание кончилось тем, что решили и бумагу в Петербург «члену государственной полиции» послать и завтра, если губернатор спросит, то предъявить ему «правила», по которым ткачи согласны работать. Составлять с Анисимычем правила остались Волков, Лука, Поштеннов, еще несколько ткачей. Сидели над правилами долго, не споря, а старательно вспоминая, что бы еще надо было в правила вставить. Вспоминали и составляли по кусочкам, что каждому придет в память, — а когда стали читать, то вышло, что многое записано по два раза — а того, иль этого, что надо, — нет. Побранились, выпили по малой — и начали правила перекраивать заново.

— Конца-краю не видать!..

Шпрынка и Мордан на полатях дремали, Мордан в дремоте охал, а Шпрынка, охваченный телесной досадой, — будто его во сне на воле комары кусают — ворочался, катался по полатям и ворчал в дремоте:

— Ну, и бунт. Губернатор приехал, солдат пригнали — так уж правила писать. Разь так бунты делают, Мордан? А? Ну, чего ты охаешь, старуха что ли? Беда: наклали — разрюмился… Мордан, спишь?

— Нет.

— А казаков пригонят — может, они к нам пристанут? Казак-то, ведь, вольный? Я с ними поговорю. Я, брат, знаю, как с ними разговаривать!.. А то «правила»! Мордан! Нам бы тоже надо правила составить? Давай завтра соберем мальчью артель всю, напишем правила и подадим губернатору… А?.. Постой, я по тетрадке почитаю — чего нам с казаками говорить. Ты не поробишь?

Мордан жалобно стонал во сне и не ответил. Шпрынка достал из-под кошомки, постланной в изголовьи на полатях, измятую тетрадь, где было написано для «шайки разбойников» про Стеньку Разина. Примостившись к свету, Шпрынка искал подходящее для разговора с губернатором и казаками. Громким шопотом, водя от слову к слову пальцем, Шпрынка читал:

— Слушай меня, голытьба,

разудалые, вольный народ!

Было время и время недавнее,

как у нас на Дону было весело.

А теперь времена изменилися;

нет у вас вожаков, нет и волюшки.

Атаманы у вас с есаулами

разжирели, как свиньи от лености,

не дают удалым позабавиться.

Нет, не то казаком называется!

Тот казак, кто с избою не знается

и с конем, пока жив, не расстанется!

Казаку изба — поле чистое!

Казаку жена — сабля острая!

Казаку торговать не товарами,

а лихим мечом, алой кровию!

Что добудет войной, тем и кормится,

а пропьет до гола, не заботится;

соберет удалых, соберется и сам

и добудет добра, сколько надобно.

Без кровавой потехи и жизнь не красна,

от безделья хвороба заводится,

а в болести лихой, да в поганой избе

казаку умирать не приходится!

Так ли, братцы?

Шпрынка прислушивается, ожидая ответа. И вдруг слышит крики:

— Так, атаман! Веди нас на Москву!..

— Коня!..

Шпрынке коня подводят. Конь бьет копытом, высекая искры из камней подковой; из ноздрей пышет огонь… Шпрынка прыг в седло:

— За мной, товарищи!

Конь взвился на дыбы, но Шпрынка удержал его своей могучею рукою и, дав козла, конь кинулся вперед…

Вдали видна Москва. Река. Конь — прыг… Шпрынка через коня — кувырк. В реку. Брызги. «Батюшки, тону! Тону! Мамынька! Тону!»

— На полатях не утонешь! Чего кричишь? Али пригрезилось, — говорит Анисимыч, поворачивая Шпрынку со спины на бок…

— Дядя, Анисимыч! А конь-то где же?

— Чей конь?

— Дак мой; я с коня в Москва-реку свалился..

Анисимыч зевнул и ответил:

— Конь, надо полагать, убег. Спи. А то чуть с краю не свалился.

И, похлопывая Шпрынку по спине, словно тот был малое дитя, Анисимыч шопотом припевал:

А баю-баю-баю,

не ложися на краю:

со краешку упадешь,

головушку расшибешь…

5. Кинжал

Шпрынке спать не хотелось. Но не спалось и другим, только кто-то один у стенки храпит. По тесноте, по зевкам Шпрынка разобрал, что на полатях не спят и отец его, и Лука и Мордан. Все пробудились привычно в тот час, когда по казармам проходили с колотушкой сторожа. Сладко зевая, Анисимыч вслух сказал:

— А губернатор-то долго-о-о будет спать…

— Его бы, дяденька, колотушкой! — посоветовал Мордан…

— А, повеселел, парень? Ну что, как? Болит? Али опять в драку?

Снизу из-под полога послышалось поскрипывание досок, где в одиночестве на одной кровати спала Дарья, а на другой Марья.

— Не наговорились, милая, мужики-то. Всю ноченьку разговор.

— А говорят еще, что бабы болтать любят.

Шпрынка прошептал Анисимычу:

— У нас из-за тебя разнобой выходит. То все начитывал — бей, да грабь, «Стенька Разин», «Чуркин», да «Пугачев» — а до дела дошло: стоп, машина. Я-то ничего. А мои, кой-кто, малость сдрефили. Мордан-то от чего стонает, да мучится — ты думаешь, ему больно — нет: это его совесть мучает, — он, когда Шорина разбивали, там одну штучку стяпал. Вот бес!

— Какую штучку?

— Циркуль — кружки делать. Он этим циркулем-то уколол кого-то в училище — ну, тут его и принялись крыть — думали, кинжал. Что с циркулем теперь делать? Мордан, ты спишь?

— Нет. Я слышу.

— Дай-ко сюда циркуль.

Мордан пошарил у себя в изголовьи и подал Шпрынке через спину Анисимыча циркуль.

Шпрынка тихонько кольнул Анисимыча в грудь через рубаху ножками циркуля. Анисимыч вздрогнул. Шпрынка фыркнул.

— Дай-ко сюда! — Анисимыч поймал Шпрынку за руку и отнял циркуль, повернулся на другой бок лицом к Мордану и спросил: