Мальчик А

С тех пор А всегда мылся в душе, стоя спиной к стене. Не потому, что боялся выронить мыло и получить «палку в задницу» (как нервно шутили ребята в колонии), когда будет за ним наклоняться. А для того, чтобы видеть, есть там кто-то еще или нет; чтобы знать, чего ждать. Они с Асендадо обретались вдвоем в «одиночке», в камере, предназначенной для одного, а сидеть на толчке — просираться, когда рядом есть кто-то еще, все же не очень удобно, и чтобы не сильно стрематься, они ходили в душ поодиночке: пока один мылся, второй оставался в камере и пытался сделать свои дела. Но это значило, что в душевой А всегда был один. А ведь известно, что всякое может случиться, когда ты стоишь в тесной кабинке голый и беззащитный: вода смоет все доказательства. Но А потихоньку осваивался. Не сказать, чтобы он стал совсем уж крутым. Он, конечно, боялся. Но уже меньше, гораздо меньше.

Они с Асендадо почти каждый день ходили в спортивный зал тягать штангу. По закону все заключенные имели право на один час физических упражнений в день. И пользовались этим правом, когда было можно. Сперва по сравнению с другими ребятами А себя чувствовал слабаком, бледной немощью. Если бы не Асендадо, он бы, наверное, вообще перестал ходить в зал. Но Асендадо не давал ему расслабляться, и уже очень скоро А обнаружил, что стал гораздо сильнее. Реально.

Когда они с Асендадо ходили в зал, А считал, что день прожит не зря. Потому что с каждым таким днем он становился сильнее, крепче и жестче. Он как будто готовил себя к тому, чтобы достойно встретить очередную подлянку, которую подложит ему большой мир. Потому что подложит, наверняка.

А большой мир был не так далеко от Фелтхема. Почти в пределах досягаемости. Всего в нескольких милях от Хитроу. Гул больших самолетов был слышен и в камере, если открыто окно. Самолеты летали туда-сюда. Увозили одних людей, привозили других.

В следующий раз, когда Терри приехал его навестить, он привез пару кроссовок. Как будто прочел мысли А. «Рита Sunrise». В общем-то, ничего выдающегося по «великой градации» спортивных туфель, но в миллион раз круче казенных тюремных туфель, в которых, как говорил Асендадо, ходят только лохи.

— С днем рождения, — сказал Терри. — Да, я знаю, что он у тебя не сегодня, а в среду. Но в среду мы не увидимся, так что подарок — сегодня.

А и забыл, что у него скоро вроде как день рождения. Ничего не значащая дата, такая же бессмысленная, как и его вымышленное имя.

— Они классные. Спасибо, — сказал он Терри. — А как вы узнали?

Кроссовки действительно были классные. Белые, как яичный белок, с ярко-желтыми полосками. Терри лишь улыбнулся.

Когда ходишь в кроссовках, тюремные полы кажутся не такими жесткими. Кроссовки — это не просто обувь. Это предмет гордости. Р1х берегут, их содержат в идеальной чистоте. А носил их, что называется, не снимая. И когда «Пумы» вконец убились, Терри принес ему новые. Это стало традицией. «Рита Sunrise» превратились в «Reebok Classic» с синими полосами. Потом были «Converse One Stars». Точно такие же, какие были на Курте Кобейне, когда он выстрелил себе в голову из помпового ружья. Но А они сослужили хорошую службу. А когда отслужили свое, их заменили серые «New Balance» с номером вместо названия. Смотрелись они очень круто и стильно, но А испытал странное облегчение, когда они порвались на носках. Потом у него появилась первая пара «Nike»: «Yukon И». Не самая лучшая модель из «Найков», но «Найк» все равно чемпион! Однозначно. Терри заметил, как А обрадовался подарку, и с тех пор приносил ему только «Найки». За «Юконом» последовали «Air Stab» и «Air Vengeance». «Воздушный удар» и «Воздушная месть». Названия, конечно, не самые лучшие. Но сами кроссовки — супер.

Кроссовки стали отметками времени. По ним А восстанавливал в памяти события тюремной жизни, так же надежно и безошибочно, как по сокамерникам.

Асендадо исчез где-то на середине «Рибоков»: за ним пришли посреди ночи и сообщили, что его переводят в другую тюрьму. Без каких-либо объяснений. Впрочем, это было обычное дело. Ему разрешили забрать с собой только самое необходимое, так что А унаследовал его «богатство». Какое-то время к нему никого не подселяли. Пока А был один, он часто вытаскивал мыло из шкафчика и стирал с него пыль, слушая радио. Он не продавал вещи, оставшиеся от Асендадо. И не давал никому «на время». Почему-то это казалось неправильным. Вот так получилось, что когда его переводили во взрослую тюрьму, он потерял все, что было. Из личных вещей ему разрешили взять только кроссовки, которые были на нем.