Мальчик, дяденька и я

Мне рассказали, что Ульманис собирался застроить всю Ригу вот такими домами, тяжеловесными, многоэтажными, с квадратными окнами и гранитными парапетами. Такие дома сейчас стоят у края Домской площади, там сейчас разные офисы. Якобы Ульманис хотел продлить этот квартал до самой Даугавы, всё застроить такими домищами, а всю старую Ригу, включая Домский собор, снести к чертовой бабушке. Получается, что советская оккупация, помимо всех безобразий, имела как минимум одно положительное следствие – сохранение средневековых архитектурных сокровищ. Страшно представить себе Ригу без Домского собора, без шпиля Святого Петра и без переплетения крохотных, узеньких, булыжником мощенных улочек.

Вы таки будете смеяться, но я понял Ульманиса. Если твердо встать на точку зрения латышского националиста, то его мечта вполне понятна. Ибо о чем говорят сердцу латышского националиста – настоящего, рафинированного, беспримесного националиста – все эти готические крыши, стрельчатые окна, лабазы, кирхи, ратуши и прочие средневековые прелести? Молчите? То-то же! Они говорят о немецком угнетении, о тех ужасных временах, когда латышский народ стонал под игом остзейских баронов, Тевтонского ордена и прочей немчуры. То есть к собственно латышской культуре все эти красоты не имеют никакого отношения. И вот якобы какие-то радикалы решили начать строительство национальной культуры с чистого листа, чтобы в городском облике уцелели только те произведения, в создании которых, безо всякого сомнения, принимали участие латыши и в которых отразился дух свободной Латвии. Ясное дело, что речь могла идти только о домах эпохи модерна, например, об этих дивных домах на улице Альберта, построенных Михаилом Эйзенштейном – отцом знаменитого революционного кинорежиссера. Ну и об улицах, близко примыкающих к центру – самый конец XIX – начало XX века. Ну и свое родное, конечно. То, что после 1920 года.

Не знаю. Может быть, это я всё додумал, досочинил. Может быть, это была просто бюрократическая горячка плюс лоббизм строительных фирм и никакой идеологии за этим не стояло.

А скорее всего, вся эта история – о том, как Ульманис вознамерился сносить старую Ригу вместе с Домским собором, – тоже выдумка.

Итак, мы с мамой были у Черновицких в гостях. Ничего не запомнил, кроме того, что квартира было довольно-таки большая. Я даже не помню, ужинали мы там, обедали или просто зашли, гуляючи. Но зато я запомнил, что в хозяйской спальне над кроватью прямо в изголовье висела фотография – Гриша и Вита совсем молодые, чуть ли не во время свадьбы или ненамного позже. Очень молодые, праздничные, нарядные. Голова к голове склонившись друг к другу, весело улыбаются в объектив. Мне сразу же пришел в голову вопрос: а интересно, они в постель ложатся соответственно фотографии? То есть на фото Гриша справа, Вита слева – значит, они так же и спят? Я даже попытался разглядеть какие-то приметы вроде мужских часов или женского какого-то украшения или крема, чтобы понять, где чья тумбочка. Но не сумел. Вернее говоря, не успел, поскольку в ходе осмотра квартиры в спальню мы заглянули буквально на несколько секунд.

У Юры и Виты были две дочки. Старшая Аня и младшая Таня. Аню дома звали Ася. Когда-то, давным-давно, еще до моего знакомства с этими девочками, я получил от них в подарок толстую красивую книжку латышских сказок с милой, отчасти кокетливой надписью: «От рижанок-незнакомок Аси и Тани». В этих рижанках-незнакомках мне чудилось что-то особенное, что-то изящное и даже, как ни смешно, – влекущее. Потом мы познакомились. Ася была старше меня, по-моему, на полгода или год. Таня – наоборот, младше года на четыре. Таня была светленькая, голубоглазая, немножечко курносая, похожая на свою маму. Ася – темноволосая, большеглазая, с тонким лицом, похожая скорее на папу.

Вот с этой Асей однажды мы поехали в Булдури. Наверное, это было той самой зимой, когда мы ходили к ним в гости. Мы тогда приехали в Ригу не в Дом творчества, а просто погулять по городу. Мама, Ася и я – мы втроем поехали в замечательный ресторан «Юрас-Перле». Помню подробно и ярко: мама кормит нас обедом. Мама заказывает нам немножко коньяку. Полупустой зал, солнце сквозь стеклянные стены, белые скатерти, салфетки корабликами, вкуснейшие миноги с кусками лимона на закуску. В общем, чудо. Потом гуляли. Заснеженный пляж, прокопанная в высоком снегу дорожка. Я был тогда в восьмом классе или, самое большее, в девятом. Я закурил трубку.

Родители воспитывали меня в строгости, но курить почему-то разрешали. До сих пор удивляюсь. Дома я, конечно, не курил; ну разве что на балконе.