Жулики, которые устраивают разным богатым и высокопоставленным людям защиты диссертаций – то есть пишут диссертацию и самое церемонию защиты устраивают иногда за дополнительные деньги без участия виновника, так сказать, торжества – то есть, конечно, не церемонию устраивают, а подготавливают все документы так, чтобы по документам казалось, что такого-то числа в таком-то зале в присутствии таких-то профессоров и докторов наук состоялась защита кандидатской диссертации господина Пупкина, – так вот, эти жулики рассказывают, что данный господин Пупкин примерно через год начинает свято верить, что он эту диссертацию сам написал и что он ее сам защищал. Вот как раз в зале номер такой-то на таком-то этаже. И рассказывает друзьям и знакомым, как он выступал, что говорили оппоненты и рецензенты и как он ловко срезал какого-то нахала, который задал глупый вопрос.
Так вот, если человек всего через год после события, которого вообще не было, совсем не происходило, начинает верить, что оно да, происходило, и рассказывать о нем с сочными жизненными подробностями – что уж говорить про меня, грешного.
Если и Дубулты были, и я был, и Лена была, и вообще всё на девяносто процентов было – спросите кого хотите. А про десять процентов – так это просто они забыли или, говоря по-умному, современному, по-фрейдистски, вытеснили. Ну не хочется вспоминать. По тысяче причин. А мне – хочется, тоже по тысяче причин, главных среди которых две. Во-первых, я не вижу здесь ничего худого, дурного или стыдного, что надо было бы
А во-вторых – и вот это-то самое главное – мне надо найти тот самый миллиметр, о котором я уже столько раз говорил, что уже самому надоело. То самое незаметное крохотное отклонение, которое потом приводит нас в совершенно другой, ежели говорить красиво, город нашей судьбы.
И не только о своих миллиметрах я начал думать.
О чужих тоже.
Мне вдруг стало невероятно, просто неописуемо интересно, как сложилась жизнь у той девочки, которая зимней Москвой говорила, что хочет зайти ко мне в гости посмотреть мои картинки, а я ответил ей какой-то глупой, напыщенной, вычитанной где-то фразой: «Извини, пожалуйста, сегодня, к сожалению, я не смогу тебя у себя принять».
Нет, конечно, я не могу сказать – да это неправдой бы было, – что я вот так вот днем и ночью только об этом и думал.
Конечно, нет. Но все-таки думал.
Итак, не в то лето, когда Варя, не в то лето, когда Лена, а в какое-то третье или даже пятое лето в Дубултах была еще одна славная компания. Брат и сестра Строевы, она постарше, он помоложе, дети знаменитой театральной критикессы. Кирилл Арбузов, сын великого советского драматурга. Очаровательная девочка Марина Эдлис, но совсем маленькая, лет двенадцати. Веселый и добрый Сережа Устинов. Смотрите, как интересно, сплошные дети драматургов. Нет, не только. Была Галя Ваншенкина, дочь поэта, у нее была своя манера шутить, приставляя к любым твоим словам какой-нибудь штампованный эпитет.
Например, скажешь про кого-то, кто проходит по аллейке: «Знакомое лицо» – а она серьезно спросит: «До боли?» «Он умный» – «Как змий?»; «Это ясно» – «Как день?» – ну и так далее. Еще была очень смешная дочь какого-то очередного восточного классика, которая на вопрос моей мамы: «Кем ты хочешь быть?» – отвечала с очаровательным, томным, каким-то даже гаремным акцентом – тягуче-нежно отвечала:
Еще были две девочки – Юля и Люся по прозвищу Мышка. Юля отдыхала без родителей, под присмотром Мышкиных папы с мамой. Мышкина мама была известный врач, а папа – архитектор, веселый и умный мужик с милым круглым русским лицом. Сероглазый, светловолосый, нос картошкой, широкие плечи. Очарователен в беседе, рассказывал разные интересные вещи про архитектуру, и по всему видно было, что затравлен своей женой, которая жучила его как еврейская мама из анекдота. «Надень свитер, вытащи воротничок рубахи, чтобы шейку не натерло. Второй уголок не вытащил. Что у тебя на ногах? Переоденься, мы идем к морю», – и вот так целый день. Но пара была счастливая. Им обоим это нравилось.