Мальчик, идущий за дикой уткой

Это было в Лос-Анджелесе в конце восьмидесятых на Вилшар-авеню. Я открыл дверь кабинета издателя журнала “Панорама” Александра Половца – ко мне поворачиваются две головы, Половца и Довлатова. С первым я хорошо знаком, о Довлатове слышал много интересного, но не знаком. Они меня зовут войти, а я, чувствуя, что у них какой-то приватный разговор, делаю нелепый жест рукой, мол, загляну потом. Я ушел и в тот день не вернулся в “Панораму”. Довлатов приехал на день из Нью-Йорка и улетел назад в Нью-Йорк. Улетел для меня навсегда. Зачем я не зашел в кабинет Половца? Вечная моя робость тому виной. Что-то не нарушить, что-то не переступить… Половец на другой день сказал: “А он тебя вспомнил, в Петербурге вы встречались у Эстер Коган. Есть такая? Есть… То ли ты зажилил, то ли он зажилил какую-то книгу”. Я вспомнил вечеринку у Эстер. Так тот длинный был Сергей Довлатов?! Потом ночью мы втроем шли через зимний Питер, и он смеялся, что мне неловко при Эстер отойти в сторону и вылить из себя пиво, которым весь вечер мы щедро заливались. Дурацкий кодекс джентльмена, точнее, тбилисского пацана требовал терпеть. Длинный Сергей смеялся: “Я тоже кавказец, но пусть лопнет совесть, чем мочевой…” Эстер спросила: “О чем вы шепчетесь там?”

Наконец-то добрались до дома моего друга Миши Кобахидзе, режиссера, проходившего практику на “Ленфильме”, у которого я остановился. Он напоил нас кубинским ромом. Я уже спал, когда раздался звонок. “Эстер у тебя?” Странный звонок, странный вопрос. Они же вместе ушли… Читаю, перечитываю его книги, восхищаюсь загадочной легкостью фраз. Он мне кажется лучшим, кто писал во второй половине прошлого века. Его “Соло на ундервуде” и “Соло на IBM” всегда на моем столе, в моем рюкзаке. Если я куда уехал без Довлатова, я нахожу в том городе книжный магазин. Ведь как радостно и озорно читать: “Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового отделения. Слышу женский голос – барышня разговаривает по межгороднему телефону: «Клара, ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув!»”

Из той петербургской вечеринки помню полное безразличие длинного ко мне и мое глухое раздражение к длинному. Мне мешал его огромный рост, то, как он заполнил собой маленькую квартиру Эстер, где для других не было места. И главное, я ревновал его к прекрасной гримерше “Ленфильма”…

* * *

Проскакивая много букв алфавита, остановлюсь всё же на букве “М”.

Фотография 18. 1983 год

Шестидесятые годы, я студент ВГИКа. На стене у моего письменного стола рядом с фотографиями Одри Хепберн, Анук Эме, Брижит Бардо висели скрепленные кнопками фотографии Джеймса Джойса, Владимира Маяковского, Михаила Булгакова, Уильяма Фолкнера и загадочного Франца Кафки. Над кроватью висел сомнительный толстяк, который, как меня уверяли, был Трумен Капоте. Оказалось, толстяк – Аль Капоне…

Все гении вели записные книжки, дневники (не уверен про Аль Капоне). Гении писали о женщинах, которые разбивали им сердца, о друзьях, с которыми кутили, ссорились, мирились и готовились завоевать мир… Что-то подобное писал и я.

* * *

Мой сын Чанчур сегодня, помимо того что разбил калейдоскоп (всюду разбросаны цветные камушки), произнес и первую понятную человеческому уху фразу (до этого он говорил на языке лягушек с острова Фиджи). Сын сказал: “Привет, дорогуша!” Разбитая трубка калейдоскопа, первая фраза, выцветшие страницы моих записных книжек, дневника, где часто упоминается имя Никиты Михалкова, – всё это вместе настроило меня на не совсем обычное повествование…

На днях я встретил Михалкова на юбилее Высших курсов режиссеров и сценаристов. Сказал ему:

– Пишу о тебе, юном…

Никита сощурил правый глаз:

– Две трети врешь?!

Я ответил:

– Три третьих.

Нет, не вру. Вспоминаю. Как-то Иосиф Чхаидзе, Никита Михалков и я часа два пролежали под кроватями общежития ВГИКа, в комнате 518, где живут дочь комендантши общежития Лиза (в нее влюблен Иосиф), полька Ванда (увлечение Никиты) и моя узбечка Лариса. Дело в том, что комендантша неожиданно нагрянула в пятьсот восемнадцатую комнату, затеяла приготовление какого-то татарского блюда (для дочери и ее товарок) и не спешила уходить, вливая в себя водку, оставленную вчера дядей Динары Асановой. Мы лежим под кроватями, боимся поменять позу, у этой сволочи слух как у волчицы. Лежим час. Наконец Берта Антоновна собралась было уйти, но, встав из-за стола, споткнулась и растянулась своими двумястами килограммами, оказавшись нос к носу с Никитой. Вой! Крик! Мы вскакиваем, выбегаем из комнаты, несемся по коридору, вниз по лестнице и вылетаем в окно первого этажа. Ночью вход в общежитие на замке…