Мальчик, идущий за дикой уткой

Однажды приехал из Москвы лектор общества “Знание” с еврейской фамилией Феркельман, который вот уже несколько лет читал в погранотрядах цикл лекций на тему “Как разгадать хитроумные методы нарушителей границ? Как схватить за руку врага? Теория и практика”. Феркельман привозил с собой наглядные пособия, те самые хитроумные приспособления, которыми обычно пользовались нарушители. Еще Феркельман привозил финскую водку – подарок Пушкину от пограничников финской границы – и письмо-рекомендацию от Министерства обороны СССР. Как-то во время практических занятий он надел на свои туфли копыта кабана и в присутствии воинов-пограничников пошел по специально вспаханной полосе, демонстрируя следы фальшивого кабана. Потом вошел в воды Ушей Осла, громко крича, как не потерять след нарушителя в воде. Феркельман шел по ручью и сыпал в воду нечто, что тут же пенилось и лопалось радужными пузырями, пограничники завороженно смотрели на лектора…

Финская водка погрузила в тот день Пушкина в глубокий сон. Проснувшись, он узнал страшную новость – лектор Феркельман сбежал на кабаньих ногах в Турцию. Разразился ужасный скандал. Пушкина чуть не отдали под военный трибунал. Его спасло письмо Министерства обороны, оставшееся после побега Феркельмана, в котором говорилось, что Феркельман – человек кристально честный, истинный коммунист и т. д.

Но хватит о Пушкине, о кабаньих ногах еврея-коммуниста. Валерий Мокерия угощал нас по-батумски, ресторан “Интурист” был одним из лучших ресторанов Батуми. Гульнара Жоржоладзе пела репертуар Эдит Пиаф, и так страстно, с французским прононсом, что рассказывать о чем-то постороннем не находилось времени. На аккордеоне играла ее сестра Майя. Наконец Гульнара отошла от микрофона. Мокерия продолжил:

– Вспомним, что умер советский старик Симон.

Его сестра Маро, турецкая подданная, вбила себе в голову, что обязана поцеловать покойного брата в лоб и так отпустить на вечный покой. Маро взяла кухонный нож, наточила его и отсекла головы двум курицам, сварила их в густом чесночном бульоне, слила бульон в кастрюлю, остудила желтые куриные тушки, завернула в турецкие газеты, прихватила бутыль чачи и пошла к пограничному ручью. Попросила турецкого пограничника позвать капитана Пушкина.

– Александр Сергеевич, вас турецкая старуха добивается, – доложил Пушкину переводчик с турецкого в советской погранзаставе.

– У которой баран перешел границу?

– Нет, другая. Сестра умершего Соломона…

– Не Соломона, а Симона…

– Какая разница?

– Что значит какая разница, Творогов? Б… – выругался капитан. – Как привить вам интернациональное мышление? Что ей надо?

– Рвется на похороны брата…

– Как на похороны?

– Так. Говорит, должна поцеловать брата… Мертвого.

– Мертвого?

– У них обычай такой. Настырная старуха, жуть. Лезет в воду и…

Пушкин рассмеялся.

Он завивал горячей завивкой свои кудри. Слабость командира была известна всему погранотряду, и рыжий капитан, уже не стесняясь, курчавил себя четыре раза в год, чтобы быть похожим всем, чем возможно, на своего великого тезку.

Закончив завивку, Пушкин пошел к Ушам Осла. Они с Маро стояли друг перед другом на расстоянии двенадцати шагов. Он в СССР. Она в Турции. Старуха просила разрешения сделать эти двенадцать шагов во воде.

– Нет! – был ответ Александра Сергеевича.

Объяснение с Маро затянулось. Старуха оказалась упрямой. Пушкин не смог ей объяснить, что человек (не корова, не осел, не свинья) на глазах всего мира, на глазах товарища Брежнева Леонида Ильича, который провозгласил: “Священная граница Союза Советских Социалистических Республик на замке”, – человек этот в лице Маро не может входить в воды Ушей Осла без визы, не может вступать на территорию страны, которая первая в мире скинула оковы… (и т. д.).

Капитан прогнал старуху. Ни аппетитно пахнущие куры, ни чача не сделали своего дела. Старуха пригрозила:

– Пушкин, я всё равно дойду до Симона!

Громовым голосом она крикнула своим советским родственникам:

– Не хороните Симона до пятницы!

Чертыхаясь по-турецки, отойдя от границы СССР, она села в автобус, направляющийся в Стамбул. Было три часа ночи, когда она нажала кнопку дверного звонка стамбульской квартиры, где жил ее младший сын Орхан. Узнав о смерти дяди Симона, он не очень переживал по этому поводу и не очень скрывал этого; не понял он и настойчивого желания матери оказаться в СССР.

Что говорила мама сыну ночью, я не знаю. Но утром, в час открытия офиса, где ставят печати в паспорта едущим из Турции в другие страны, в паспорт Маро поставили нужные печати. У сына всюду были друзья.

– Мама, как ты поедешь одна? Я не могу бросить свои дела…

– Я и не прошу…

– Так уж обязательно тебе быть у гроба?

– Обязательно…

– Могла бы стоять у Ушей Осла с нашей стороны, Симона пронесли бы мимо тебя, кладбище ведь за церковью, как я помню, а церковь возле Ушей Осла…

– Молчи, Орхан, ты ничего не понимаешь. Мне не надо, чтобы проносили мимо… Как мне тебе объяснить? Ты, как и твой старший брат, живете другой верой.

– Я не понимаю! Тысячи километров, чтобы мертвого поцеловать… Глупость это…