Мальчик, идущий за дикой уткой

Председатель узнал о странном поведении почтальона к концу дня. Когда ему рассказали о говорящем письме, председатель спросил, в каких домах был Шалва. “Это те дома, куда он носил похоронки, – сказал Георгий, – он заболел, не надо его трогать, пусть ходит”.

И в этот момент мимо окон правления прошли почтальон и его жена. Георгий окликнул Шалву, тот даже не посмотрел в сторону председателя; Кеке шла за мужем.

– Целый день ходишь голодный, пошли домой!

Георгий нагнал их.

– Здравствуй, Шалва!

Шалва остановился только тогда, когда Георгий стал перед ним, преградив ему путь.

– Все письма прочел?

Шалва отрицательно закачал головой.

– Много еще осталось?

Шалва подтвердил.

– Почему молчишь?

Шалва не ответил.

– Ты – Шалва Татишвили?

Молчание.

– Ты – письмо?

Шалва подтвердил кивком.

– Ты – много писем?

Шалва кивнул и даже улыбнулся. Георгий не знал, что делать в таком необычном случае.

– Солнце зашло. Почта уже не работает. Может, домой пойдешь, а с утра…

Шалва молчал.

– Знаешь… Мы войну выиграли. С сегодняшнего дня надо залечивать раны. Может, не надо письма читать? Тех, кто их написал, уже нет в живых… а ты ходишь к родным… Ты хочешь сказать, что их дети, мужья живы… да?

Шалва молча слушал Георгия.

– Родным не будет лучше от этого. Они знают, что это письма мертвых. Ты же им уже принес похоронки…

Шалва вскрикнул что-то вроде “да” протяжно-протяжно.

Потом быстро отошел от однорукого председателя.

Дома он поел, попил и тут же заснул. Жена бесшумно двигалась, собирая со стола остатки ужина. Потом и сама легла спать.

В небе светила большая желтая луна. Где-то вдалеке ухал филин. Кеке улыбнулась, вспомнив рассказ о филине… Она встала, пошла босая к ковру, где спал Шалва, залитый ярким лунным светом.

– Шалва, ты письма придумываешь, да?

Шалва поднял голову, сонно посмотрел на жену. Она вспомнила, что забыла во время ужина снять марки с лица мужа.

– Шалва, ты письма придумываешь, да?

– Нет, – ответил муж. Опустил голову и тут же засопел.

Кеке стала осторожно отклеивать марки с его лба, со щек, с затылка. Она положила их в нижний ящик комода, посмотрела еще раз на спящего мужа и вышла.

Утром Кеке проснулась от громкого голоса. Это был голос Шалвы.

– Здравствуйте, дорогие мама и папа! Давно не писал вам. Здесь такое пекло… Вижу Берлин, до него три километра, бьют прямой наводкой. Наша пушка стоит на трамвайных рельсах. Ходят коровы. Точно такие, как наши. Не боятся выстрелов… Напротив дом, там на пятом этаже молодая немецкая женщина стоит в окне и моет стекло. Она тоже не боится выстрелов. Непонятно, почему моет окна. Вокруг такой ад, пекло. Старшина сказал: это значит, скоро конец войне. Женщины это чувствуют первыми.

Дорогие мои папа и мама! Я заговорил о женщинах – значит, скоро конец войне, и еще… главное… Когда нас отправляли на фронт, в Гори я познакомился с девушкой. Папа, в Гори около базара есть тир. Девушка и ее отец работают в нем… Девушка меня попросила, чтобы я пострелял, ей скучно было стоять одной в дождь… Я стрелял, стрелял… Папа, потом эта девушка, звали ее Лиза Абашидзе, приходила несколько раз ко мне, туда, где мы жили, в здание школы… Старшина Хрузин сказал, что я, может быть, уже отец. Папа, это я, может, уже отец. Я не думал об этом, а старшина Хрузин сказал, что я, может быть, уже давно отец.

Папа, ты знаешь этот тир в Гори… Здесь рядом Берлин, вокруг всё взрывается, горит, а я думаю: “Может, я отец”. Лиза – девочка хорошая. Не подумайте, что она такая… ну, вольная. А эта женщина на пятом этаже всё моет окна. Вся команда нашего орудия смотрит на нее. Я пишу вам письмо в минуту затишья. Но это ненадолго. Стоило мне написать об этом, как началось…

Шалва стоял во дворе дома с наклеенной на лбу маркой. Где-то разыскал еще одну. Замолчал и сел на землю. Кеке подошла к нему.

– А что дальше?

– Дальше ничего, – спокойным голосом ответил Шалва.

– Но это письмо нашего Давида?

– Да.

Муж и жена долго молчали. Он сидел в траве, она склонилась к нему и смотрела на марку, приклеенную на лоб: солдат в шинели, в ушанке, с автоматом бежал по снегу и счастливо улыбался. Щеки солдата были розовыми от мороза.

Шалва вновь исчез. Его нигде не было.

– Может, он поехал в Гори? – говорил председатель Георгий. Кеке рассказала ему о письме Давида. – Да, мы вместе уходили на фронт, и верно, что жили в школе в Гори, верно, что была девочка, не помню, из тира ли, но она приходила к Давиду. Это было четыре года назад… Откуда мог знать о девочке Шалва? Давид писал вам о ней? – спросил председатель у Кеке.

– Нет.

– Странно…

В Лио шел дождь.

Деревья оголились, лепестки покрыли белым снегом всю деревню. Перед домом почтальона стояли Шалва и маленькая девочка. Они только что подошли к дому, пройдя пешком всю деревню, сойдя с автобуса. На улице Шалву спрашивали:

– Кто эта девочка?

– Моя внучка.

– Дочка Давида?

– Да, Давида…

– А где ее мама?

– Рожала ее и умерла.

– Бедная девочка. Какая смешная… Как тебя звать?

– Лиза…

– Откуда ты ее привез?

– Из Гори.

Шел дождь…

Фотография 30. 1922 год