Мальчик из контейнера

Бабушка смотрит на внука и гадает, кем же он будет, когда вырастет? Хорошо бы быть ему врачом, хирургом, например. Сколько бы он людей спас от неминуемой смерти! А кардиолог? Чем он хуже хирурга? Сколько бед приносят людям сердечно-сосудистые заболевания! Хорошо быть конструктором, изобретать самолеты, корабли, строить здания. Хорошо быть летчиком! Дед — летчик, отец — летчик, и сыну быть им? Мне кажется, надо бы что-то другое найти, с полетами не связанное. Что? Идти в артисты? Леоновым, Тихоновым, Ульяновым, Басилашвили трудно стать, потому что там талант от самого Всевышнего, а играть роль простачка — загубить на корню жизнь.

«Почему мы так шарахаемся от рабочего, хлебороба, вроде, они ниже нас? — вдруг пришла мысль Валентине Ивановне в один из таких прогулочных дней. — Они обеспечивают нас всем необходимым, а мы презираем их! Мы, кто зернышка не вырастил, презираем тех, кто, обливаясь потом, не чуя усталости, кормит нас булками с изюмом за жалкие наши кривляния на сцене, за бестолковые песни, стихи, книги? И при этом наш спаситель в тени, а мы на виду у всех в своей роскоши, в своем недосягаемом величии. Мы показываем дворцы звезд нашей туманности и сторонимся жалких лачуг деревенских жителей, которые по праву должны жить во дворцах. Только за мою жизнь сменилось несколько вождей, а в жизни простого люда все те же проблемы, все те же беды. Бегут во все стороны дети хлеборобов, чтобы не повторить судьбы своих родителей, бегут в надежде, что ждет их за границей деревни звездная жизнь. Наяву же, все гораздо проще и хуже. Династии врачей, военных, артистов, рабочих, хлеборобов, пожалуй, наиболее приемлемое, чего следует придерживаться в выборе профессии», — заключила Валентина Ивановна и долго всматривалась в спокойное личико внука, далекого от ее размышлении…

— Быть, наверное, и этому летчиком, — улыбнулась бабушка внуку.

Вот и такси стоит у ворот. В доме суета, шум, крик.

— Где моя сумочка с документами? — кричит дочь. — Это ты ее куда-то сунул, не подумав!

— Не думая, совать вещи куда попало — это твое любимое занятие, — отозвался на обвинение жены Василий. — Попробуй подумать, может, не так это и плохо.

— Опять умничаешь! А сын твой с одной обутой ногой! Пока обуем вторую, таксист плюнет и укатит.

— Я сейчас скажу ему, что скоро выйдем, — кинулась к двери Валентина Ивановна.

— Скажите, Валентина Ивановна, что выйдем, а скоро или не очень не говорите, потому что найдем документы, обуем ногу наследнику, и тут выяснится, что обули в разные ботинки. Найдем одинаковые, но они будут меховые зимние, — ровным спокойным голосом вещал зять.

— Вот они где, и кто их сюда сунул, — держит в руках сумочку с документами Лиза. — Кому это понадобилось!

— Ты потрудись заглянуть туда, может, там нет того, что у нас потребуют дотошные проводники при посадке в поезд?

— Почему только мне все это надо? — поджала плечи всклокоченная Лиза. — У других мужья как мужья, а тут все на мне!

— Да, действительно, почему все на твоих хрупких плечах? Если бы поубавить тебе прыти, то, по-моему, от этого все были бы только в выигрыше — каждый бы занимался своим делом и не мешал другим.

— Пробовала уже «не мешать».

Вернулась Валентина Ивановна.

— Таксист сказал, что подождет, — успокоила она дочь и зятя.

— Прекрасно! — отозвался зять. — Поезд тоже без нас никуда не тронется с места — билеты у нас.

Вывалились шумной толпой из избушки, уселись в такси отъезжающие, остались провожающие. Такси запылило вдоль кривой улочки, виднелась прощально махающая рука дочери.

Валентина Ивановна вошла в дом и поразилась, каким он стал пустым. Несмотря на то, что повсюду валялись разбросанные вещи, он казался большим, пустым и необычно звонким. Даже тяжелый вздох отзывался криком.

«Как они несносно живут, — огорчалась Валентина Ивановна, приводя дом в порядок. — Разве можно так жить, чтобы все с криком, с надрывом! Я же ее не учила этому! А чему я ее учила?»

Валентина Ивановна села на табурет, как была, с тряпкой в руках. Задумалась. Она видит маленькую Лизу, которая то в садике, то в школе, потом в институте; потом она из девочки в коротеньком платьице вдруг сразу превратилась в строптивую девушку с нахмуренными бровями.

«Почему она стала такой? — спрашивала кого-то Валентина Ивановна. — Я же все отдавала ей. Она была у меня главным в жизни. Я же ради нее…»

За размышлениями, за работой она не заметила, как пришло время бежать за детьми. Они уже ждали ее. Одетые, притихшие, сидели на обтесанном под сиденье бревне и поглядывали в ту сторону, откуда всегда спешила их мама. Как только показалась Валентина Ивановна из-за угла здания, дети тут же кинулись наперегонки к ней. Сграбастав их, она крепко зажмурила глаза; слышала детское дыхание, частый стук их сердечек, ощущала медово-молочный запах кожи.