Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

За покойного мужа-солдата бабушка получала пенсию — тридцать шесть рублей в год да рубль семьдесят копеек квартирных. В году двенадцать месяцев. Разделишь эти деньги на двенадцать, так на месяц только три рубля придется, а в месяце тридцать дней. Три рубля на тридцать разделишь, так только по гривеннику в день выходит.

Попробуй проживи на гривенник вчетвером, чтоб все были сыты, обуты и одеты.

У бабушки руки опускались — что тут делать, как быть? Не хватает ни на что ее солдатской пенсии. Придется, видно, надеть внукам через плечо холщовые сумы и послать побираться. Пойдут они по домам, станут под окошком, запоют в три голоса:

— Подайте милостыньку сироткам. Подайте корочку хлебца…

Иные хозяева нищих от окошка прогоняют. А то и злыми собаками припугнут.

Начала бабушка советоваться с людьми. Пошла к своей соседке, к Санькиной матери, Устинье Степановне.

— Как быть, Степановна? Пропадаем. Хлеба черного ребятам — и того вдосталь нет. Уж не долог мой век — помру. Пенсия в казну пойдет, а что с внуками будет?

Думали они, думали вместе и рассудили так: одно остается — пойти бабушке в приют, попросить, чтобы взяли туда ее внуков.

Но просить легко, а выпросить трудно.

Приют содержался на деньги купцов и чиновников. Было в приюте всего сорок мест. А бедняков, желающих отдать в приют своих ребят, в городе больше сотни насчитывалось. Без знакомого человека тут уж никак но обойдешься. И надумала бабушка Маланья сходить к своему прежнему хозяину, чиновнику Перевозчикову. У пего большое знакомство среди уржумского начальства было, и сам с женой часто в гости к председателю благотворительного общества хаживал — в карты играть.

Надела бабушка самую лучшую кофту, вытащила из зеленого сундука кашемировый платок: как-никак к господам идет — надо поприличнее одеться. Пришла она к чиновнику Перевозчикову, стала просить похлопотать за ее внуков, чтобы их в приют приняли.

— Откажут тебе, Маланья Авдеевна, — сказал Перевозчиков. — У тебя ведь собственный дом имеется. Домовладелицей считаешься.

Бабушка от обиды чуть не заплакала.

— Ну и дом! У иного скворца скворечник лучше. Из-под пола дует, стены осели, двери скособочились. Окна силком открывать приходится: все рамы порассохлись. Одна слава, что дом!

Выслушал Перевозчиков бабушку, почесал подбородок.

— Ну ладно, старая. Придет комиссия, посмотрит твой дом. Но ведь ты, кажись, кроме всего прочего, николаевская солдатка, пенсию за мужа получаешь.

— Вот, батюшка, от этой самой пенсии я и прошу внуков в приют устроить. До того эта пенсия «велика», — заплакала бабушка Маланья и стала по пальцам считать, сколько в день на четырех человек от ее «большой» пенсии приходится.

Получилось по две копейки с грошиком на каждого человека.

— Ну ладно, Маланья Авдеевна, иди домой — похлопочу за твоих внуков, — пообещал Перевозчиков и велел бабушке Маланье заглянуть к нему через недельку.

Поблагодарила его бабушка, поклонилась в пояс и пошла домой. У ворот ее встретила Лидия Ивановна, жена Перевозчикова. Поговорила с ней и тоже пообещала похлопотать за внуков. Бабушка и ей в пояс поклонилась. Ребятам о приюте старуха пока еще ничего не говорила.

Жалела их, уж очень тосковали ребята после смерти матери. Особенно скучал Сережа. Увидит материнскую шаль на гвоздике и расплачется. Наденет бабушка старую выцветшую кофту Кузьмовны, Сережа посмотрит и сразу вспомнит, как мать в этой самой кофте ходила с ним в лавку Шамова и купила ему как-то розовый мятный пряник. А иной раз позабудет, что у него мать умерла. Заиграется на дворе, захочется ему есть, вбежит в сени, раскроет дверь нараспашку и крикнет:

— Мама! Мам!..

И остановится на полуслове. Вспомнит, что нет у него больше матери. Постоит один в темных сенях и пойдет тихонько обратно во двор. Несколько раз начинала бабушка с ребятами разговор о том, что не прокормить ей, старой, троих внучат. Ведь ей, может, помереть скоро придется, а они когда еще на ноги станут.

Ребята слушали и не знали, куда она клонит. А старуха думала про приют и все ждала, что-то скажет ей чиновник Перевозчиков. Долгой показалась ей эта педеля. Но вот наступил срок. Опять пришла старая к Перевозчикову, а он говорит: «Зайди-ка еще через недельку». Три раза бегала бабушка к чиновнику и только на четвертый ответ получила.

— Ну, поздравляю, Маланья Авдеевна. Одного можно в приют устроить, — сказал Перевозчиков.

— Как одного? Я, батюшка, за троих просила.

— Нельзя всех в приют принять. Возраст не подходит, — стал объяснять Перевозчиков. — Сколько лет старшей?

— Анюте-то? Одиннадцать будет.

— Многовато.

— А Лизоньке пять годков исполнилось. Тоже не подходит?

— Это маловато.

— Сереже семь стукнуло.

— Ну вот эти годы самые подходящие для приюта. Сережу и веди.

«Чего ж тут рассуждать, надо сразу соглашаться», — подумала бабушка и стала благодарить Перевозчикова.

Придя домой, рассказала она об этом Устинье Степановне.