Мальчик, которого растили как собаку

Мало-помалу она открывалась, и потом снова закрывалась. Она могла немного поговорить о той боли и стыде, которые ей пришлось переносить, а потом, когда ей становилось слишком больно, она снова замыкалась в себе. Я не подталкивал ее к откровенности. Я знал, что ее «защита» имеет причину и что, когда она будет готова, то расскажет мне больше. Она делала все больше татуировок, в основном, небольших, и все они были черные. Была, например, черная роза. Был черный галльский узел.

Еще маленький ворон. И она все еще одевалась только в черное.

Как-то, когда терапия продолжалась уже довольно долго, во время сеанса мы говорили о том, как получается, что люди могут читать других людей и отвечать им. Мы говорили про сигналы, которые посылаем.

— Ты знала, что мозг человека имеет специальные нейроны, задача которых — реагировать на социальные сигналы других людей?

Я поднял журнал по неврологии, который читал, и снова пытался помочь ей понять, что она посылает людям негативные сигналы и что, возможно, она неправильно читает сигналы других людей.

— Вы говорите, что мои нейроны социальных сигналов ни к черту не годятся?

Она немедленно перескочила ту точку, где я собирался остановиться, сам ее ответ уже отчетливо проиллюстрировал проблему, которую я пытался до нее донести. Мне нужно было немного отступить.

— Откуда ты это взяла?

— Я знаю, что именно так вы и думаете.

— Итак, твои силы простираются уже до чтения моих мыслей? Ты можешь читать мысли всех людей или только мои?

Она не почувствовала юмора в моих комментариях. Я решил, что будет безопаснее продвигаться вперед на когнитивном, а не на эмоциональном уровне.

— Когда эти особые нейроны в мозге активизируются, они почти отражают аналогичные нейроны в мозге другого человека, того, с кем ты взаимодействуешь. На самом деле они и называются зеркальные нейроны. Они являются частью систем, которые использует наш мозг, чтобы мы могли общаться с другими людьми. Ясно?

Она слушала. Я надеялся, что она обрабатывает информацию, возможно, думает, что она может значить лично для нее. Я продолжал:

— Когда мать держит своего новорожденного ребенка, улыбается и гукает ему, все поступающие сенсорные сигналы — визуальный от улыбки матери, аудиальный от ее гуканья, обонятельные сигналы от запаха и тактильные от тепла и давления материнского прикосновения — все они формируют определенный паттерн нервной активности, который стимулирует те же части мозга ребенка, которые использует его мать, чтобы производить все эти действия. Таким образом, мозг ребенка фактически формируется за счет повторяющейся по определенному образцу стимуляции со стороны матери!

Она теперь слушала. Я видел, что ей интересно, она согласно кивала головой. Я сказал:

— Поразительно это все. Я люблю мозг.

Я положил журнал на стол и посмотрел на нее, ожидая реакции.

— Вы странный пижон.

Она улыбнулась. Но — я был уверен — она поняла, что неправильно интерпретировала мои комментарии, что я никогда не сказал бы про ее мозг «ни к черту не годится». Она начинала осознавать, что ее восприятие может отличаться от реальности и что ее реакции на людей могут быть основаны на искаженном видении мира.

Со временем Эмбер становилось лучше. В состоянии отдыха ее частота сердечных сокращений была теперь больше шестидесяти ударов в минуту и редко становилась меньше. У нее больше не было случаев потери сознания. Все сведения, поступавшие из дома и школы, давали надежду, что у нее все хорошо. Во время наших занятий она была более оживленной. Теперь она рассказывала про небольшую группу своих друзей, все они были немного маргиналами, но, в общем, вполне нормальными.

Однажды она пришла, сгорбилась на стуле и провозгласила:

— Мы снова переезжаем.

Она пыталась говорить небрежно.

— Когда ты это узнала?

— Вчера. Мама нашла хорошую работу в Остине. Итак, мы переезжаем.

Она смотрела в пространство, ее глаза наполнились слезами.

— Ты знаешь, когда вы едете?

— Через несколько недель. Мама начинает работать с начала месяца.

— Хорошо. Давай поговорим об этом немного.

— Почему?

— Потому что мне кажется, что тебе это не очень нравится.

— Кто сейчас читает мозг? Вы не знаете, что я чувствую.

— Ну, мне кажется, я сказал, что догадываюсь, что это нехорошо. Или я не прав?

Она подтянула под себя ноги и спрятала голову в колени, чтобы я не видел ее слез. Слеза упала на ее черные брюки. Я достал и дал ей платок. Она взяла его.

— Я ненавижу это, — она сказала это спокойно. Я дал молчанию заполнить комнату. Я придвинул свой стул поближе к ней, положил руку на ее плечо. Мы посидели молча.

— Что из этого ты больше всего ненавидишь?

— Все это. Новая школа. Новые дети. Новый уродский город. Я ненавижу все время начинать все с начала.

— Это, должно быть, тяжело.

Я не хотел сейчас затрагивать ее чувства, стараясь найти хорошую сторону в этих новостях. Я знал, что позже мы найдем время поговорить о положительных аспектах нового старта. Я просто дал ей возможность выплеснуть ее расстройство и печаль. Я слушал.

На следующей неделе она пришла и сообщила:

— Я не могу дождаться, когда уберусь из этого города.