Мальчик, которого растили как собаку

Стен сказал, что над этим думают. Он сказал, что они надеются отложить слушание до тех пор, пока будет возможно получить ее свидетельство в суде. Он продолжал описывать детали убийства, госпитализацию девочки (поскольку она тоже была ранена) и то, как потом она оказывалась то в одном доме, то в другом.

Слушая все это, я размышлял, надо ли мне ввязываться в это дело. Как всегда, я был очень занят. Кроме того, в суде я чувствую себя очень некомфортно и терпеть не могу законников. Но чем больше Стен говорил, тем меньше я мог поверить в то, что слышал. Люди, которые, казалось бы, должны были стремиться помочь Сэнди, понятия не имели о том, какое действие оказывает на ребенка психологическая травма. Я начал чувствовать, что эта девочка заслужила, чтобы хоть кто-то занялся этой проблемой.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Давай еще раз рассмотрим ситуацию: трехлетняя девочка видит, что ее мать изнасиловали и убили. Девочку тоже полоснули по горлу дважды и оставили умирать. Она находится совершенно одна в квартире с телом мертвой матери в течение одиннадцати часов. Затем ее везут в больницу и раны на ее шее зашивают. В больнице врачи рекомендуют проверить состояние ее психики и полечить. Но когда ее выписывают из больницы, то определяют как круглую сироту в приемную семью под опеку государства. Социальный работник не думает, что ее нужно показать специалисту в области психического здоровья. И, несмотря на рекомендации врачей, никто не считает нужным показать ее психологу (или психиатру), и она не получает никакой помощи. В течение девяти месяцев девочка переходит из одной семьи в другую, и никто не знает о том, что она пережила, потому что она сама об этом молчит. Правильно?

— Да, полагаю, так оно и есть, — подтвердил он, видимо, чувствуя, как ужасно все это звучит, сказанное напрямую.

Я спросил, как давно им стало известно про эту девочку. Оказалось, что сразу же после убийства, и вот только теперь, за десять дней до слушания в суде, об этом деле вспомнили. Стен сказал, что подобное дело получает общественную огласку, когда слушается в суде. У них в офисе завал работы, и сотни случаев ждут своей очереди.

В общем, странно, но в годы, когда я вплотную занимался вопросами психического здоровья детей, я мало сталкивался с Системой защиты интересов детей, как и с ювенальной юстицией, несмотря на то, что более 30 % детей, которые появлялись в нашей клинике, имели отношение к этим службам. Учреждения подобного рода, как и мнения относительно их полезности, были слишком разнообразны и многочисленны. И, как мне уже пришлось узнать, детям это совершенно не шло на пользу.

— Когда и где я смогу с ней встретиться? — спросил я, поскольку понимал, что не смогу отказаться. Мы договорились, что встреча произойдет на следующий день в офисе в здании суда.

Я был очень удивлен, что Стен обратился ко мне за помощью. Годом раньше он прислал мне письмо, в четырех параграфах которого в резкой форме выражалось требование представить объяснительную по поводу использования клонидина для контроля за поведением детей. На мой взгляд, этот препарат был необходим для детей в специальном лечебном центре, где я консультировал, но меня уведомляли, что мне запретят «экспериментальное» лечение, если я не представлю требуемых объяснений. Письмо было подписано государственным адвокатом-попечителем Стеном Уолкером.

После получения этого письма я связался со Стеном и объяснил, почему, на мой взгляд, было бы неправильно запрещать препарат. Дети, которых лечили в нашем центре, были из самых трудных. Больше сотни мальчиков попали в эту лечебную программу после того, как оказалось, что по причине поведенческих и психических нарушений они не могут жить ни в одном из домов, где им давали приют. В среднем, это были десятилетние мальчики, перебывавшие примерно в десяти разных домах, но люди, которые надеялись принять ребенка в семью, обнаруживали, что не могут справиться с десятилетним мальчиком. Эти дети быстро возбуждались, и успокоить их было невозможно. Они становились проблемой для каждого человека, который старался заботиться о них, для врачей, для учителей — для всех, кто с ними сталкивался. Дело кончалось тем, что их выгоняли из семей, где они не могли прижиться, выгоняли из детских приютов, выгоняли из школы и иногда даже врачи не могли вытерпеть их поведения и гнали прочь. Последним местом, где они оказались, был наш лечебный центр.

Просмотрев «дела» примерно двухсот мальчиков, которые в это время — или до того лечились и жили в медицинском центре, я обнаружил, что все эти мальчики, без исключения, перенесли серьезную психологическую травму или насилие. В жизни большинства из них было, по крайней мере, по шесть травматических эпизодов. Все эти дети родились и росли среди хаоса, в окружении угроз и травм. Это были цыплята, наседкой которых был постоянный страх.