Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Густав же радовался тому, что смог возобновить свое дело и жениться на Олли. В 1964 году он ушел на покой, достигнув почтенного возраста в семьдесят три года. Они с Олли ездили в Америку. Хотя по-английски Густав не понимал ни слова, у него теперь было пять американских внуков и три правнука. На фотографиях он держит малышей на коленях и довольно улыбается, вновь окруженный любовью семьи.

Густав Кляйнман скончался 1 мая 1976 года, за день до своего восемьдесят пятого дня рождения. Перед смертью он тяжело болел, но, благодаря все той же силе духа, держался до последнего.

Два года спустя Фрицу, которому не исполнилось и шестидесяти, пришлось раньше времени выйти на пенсию. Пытки в гестаповских казематах в Освенциме обернулись тяжелой травмой спины, которая, несмотря на несколько хирургических операций, переросла в частичный паралич. Однако он обладал той же внутренней силой, что и отец, и прожил долгую жизнь, скончавшись 20 января 2009 года, в восемьдесят пять лет.

* * *

Если Густав Кляйнман пытался забыть о Холокосте, то Фриц, наоборот, дал себе слово никогда о нем не забывать. После войны союзники судили нацистскую верхушку в Нюрнберге в 1945–1946 годах и Дахау в 1945–1947 годах. Многих казнили или посадили в тюрьму, а в международном праве появились понятия геноцид и преступление против человечества. Однако когда эти процессы закончились, на преступления нацистов словно пал покров молчания – особенно в самой Германии. Возможно, пострадавшие от нацистов хотели таким образом отгородиться от прошлого. К концу 1950-х выросло поколение немцев, вскормленных на лжи: о том, что большинство евреев просто эмигрировали, что насилие на войне неизбежно с обеих сторон и что нацисты не уступали в жестокости союзникам. Эти молодые немцы ничего не знали о Холокосте, а названия Освенцим и Собибор, Бухенвальд и Бельзен говорили им очень мало – если они вообще их слышали. Большинство эсэсовских убийц осталось на свободе, и многие до сих пор жили в Германии.

Ситуация изменилась в 1963 году, когда Фриц Бауэр, адвокат-еврей из Франкфурта, участвовавший в поисках Адольфа Эйхмана в Аргентине, начал процесс против двадцати двух бывших членов СС, обвиняя их в актах насилия в Освенциме. Свидетелями на франкфуртском процессе выступило более двухсот бывших заключенных, из них девяносто евреев[523]. В их числе были Густав и Фриц Кляйнманы, давшие письменные показания со стороны обвинения в апреле и мае 1964 года[524]. Также на процессе свидетельствовали Стефан Хейман, Феликс Рауш и Густав Херцог. Среди подсудимых были члены лагерного гестапо, блок фюреры и сотрудники администрации. Некоторых оправдали; остальные оказались в тюрьме на срок от трех лет до пожизненного.

Однако гораздо важнее, чем эти отдельные приговоры, было то, что франкфуртские процессы – вместе с процессом Эйхмана в Иерусалиме в 1961 году – заставили Германию открыть глаза и напомнили ей и всему миру, что нельзя забывать Холокост.

Фриц Кляйнман также вносил в это дело свой вклад. В 1987 году по приглашению товарища, австрийского политолога Рейнгольда Гартнера, он выступил с публичной лекцией о своей жизни в лагерях перед группой, отправлявшейся в исследовательскую поездку в Освенцим-Биркенау. Вместе с ним выступали еще трое бывших заключенных. «Несколько дней перед тем я не мог спать; картины лагерной жизни вставали перед глазами еще живей, чем обычно». Само событие – на котором в том числе актер из Вены зачитывал отрывки из дневника его отца – глубоко потрясло Фрица и всю аудиторию. В течение десяти лет он повторял свое выступление перед новыми группами.

Решив дать выход накопившимся воспоминаниям, Фриц написал короткие мемуары, позднее опубликованные в виде книги[525]. Шли десятилетия, но он продолжал яростно ненавидеть тех, кто подверг его народ насилию, и горячо любить тех, чья помощь помогла ему выжить: Роберта Сиверта, Стефана Хеймана, Лео Мозеса и других. Он постоянно пересматривал немногочисленные старые документы, сохранившиеся у него. Среди них была фотокарточка, сделанная в 1939-м для J-Karte, и та, что сняли в Бухенвальде в 1940 году, которую его мать отдала родственнице, прежде чем сесть в поезд до Малого Тростенца.

А еще у него был дневник. Отец рассказал Фрицу о его существовании вскоре после их воссоединения в Вене. Страницы под потрепанной обложкой пожелтели, а чернила выцвели, но он по-прежнему различал четкий почерк отца: «Прибыл в Бухенвальд 2 октября 1939 года…» Картины лагеря как живые вставали у Фрица перед глазами. Карьер, вагонетки с камнем, которые надо толкать вверх по рельсам, трупы в грязи, узник, бросающийся на караульного и падающий на землю с пулей в груди, дыба в гестаповском бункере, руки, выкрученные из суставов, тяжесть «Люгера» в ладони, леденящий холод в открытом вагоне на перегоне Гляйвиц – Амштеттен… и стихотворение его отца, «Калейдоскоп в карьере», с его незабываемым центральным образом: