Мальчик, который умел летать

Тимур тоже не спит, ворочается с бока на бок, что-то шепчет, кажется, плачет. Шмыгает, по крайней мере. Рустик часто плакал по ночам, его Белка каждый раз успокаивала. Я утешать не умею.

Я подумал о "своих". Интересно, куда Шеф всех увел? И найду ли я их теперь?

О том, что будет завтра, я думать не стал. В больницу не повезут, точно.

— Кир, спишь?

— Нет.

— У меня сестра — типа врач. Может…

— Не может, — отрезаю я.

Меня лечили. Не помогло. И не поможет. Зачем снова об этом думать?

Калека, куда уж деваться.

— Я родителей похоронил. Они ехали в гости к друзьям, в Азино… — голос Тимура звучит спокойно, но я слышу дрожь, нерв, — Неделю назад. Тетка к себе пока взяла, но я у нее не останусь. И дома не могу, там они как будто живые. Все кажется, что сейчас мама выйдет из кухни или отец футбол включит…

Молчу и смотрю в зарешеченное окно. Видно как во дворе растет какое-то дерево, тополь, наверное. В нашем городе много тополей. Сейчас если выйти в тинчуринский парк, можно утонуть в тополином пуху.

— А ты почему… — он не договаривает, но я понимаю. Почему на улице?

— Так получилось.

Не стану рассказывать. О том почему так получилось знает только Валерка. Когда мы впервые встретились, меня как раз били цыганята на рынке. Он боксер, раскидал их, отвел меня в дом на Кирова. И я ему все выложил, как есть. Только ему, больше никому.

Валерка тогда наверное решил, что я "того". Но не выгнал. И Таньке не позволил. А потом к нам прибились все остальные.

— А-а-а… — тянет Тимур понимающе.

И снова каждый молчит и думает. О своем.

Утром капитан поит нас горячим чаем с лимоном и кормит печеньем. Она невыспавшаяся, усталая, и сразу заметно, что ей больше лет, чем казалось вечером. И кабинет в дневном свете совсем не кажется уютным — обычный ментовской кабинет, с портретом Путина на стене и древним пентиумом-4.

В семь утра за Тимуром приезжает двоюродная сестра — худая, высокая девушка в очках. Извиняется перед капитаном, суетится:

— Вы уж простите, что не вчера приехала. Мать третьи сутки в больнице, предынфарктное состояние после всего, что…навалилось, отец рядом с ней, а я уезжала в Питер, в срочную командировку. Тимка, какой ты худой и грязный. Есть хочешь? Сейчас заедем в магазин, хоть пельменей купить надо. Галина Ильинична, мне подписаться где-то надо?

Капитан, которую зовут Галина Ильинична, протягивает ей какие-то бумаги, а мы с Тимуром стоим в стороне.

— Я на Зорге живут, дом прямо на остановке Гарифьянова, где трамвайная, — говорит он зачем-то, — Если что, приходи. У любого можешь спросить где Акчурины живут…жили.

— Ладно, — говорю я, тоже не знаю зачем. И добавляю, — Ты держись.

Тимур на мгновенье застывает, глаза леденеют, но потом словно встряхивает с себя морок.

— И ты держись, Кир.

Через минуту в кабинете нас остается двое — я и капитан.

2.

В "Гавроше" я впервые. Это приют. Говорят, хороший. Только я в хорошие приюты не верю.

Душ, обед, психолог. Обязательный набор. Сейчас будут обычные вопросы: кто ты, откуда, почему на улице, что беспокоит? А я буду кивать и пожимать плечами. Как обычно.

Раньше меня считали немым. Я не люблю разговаривать. Сейчас просто ставят диагноз "псих". Я привык.

В углу комнаты отдыха стоит шкафчик с книгами. Я поднимаюсь и иду к нему, стуча костылями по полу. На меня оглядываются сразу двое. Странноватая девушка — воспитатель, вся в фенечках. Парнишка моего возраста или чуть младше, со встрепанными короткими волосами.

Беру с полки первую попавшуюся книгу. Какой-то Маршак, стихи. Кладу на место. Вторая не лучше.

— Любишь читать, Кирилл? — спрашивает воспитательница.

Я — Кир. Не Кирилл. Но говорить это бесполезно. В документах я записан как Кирилл Мартов. Первый раз меня нашли ранней весной, на станции "Проспект мира" в Москве, когда ловили бродяг. Поэтому Мартов.

Я отрицательно киваю головой и отхожу от полки.

За окном шумят чьи-то голоса. Я выглядываю. Сквозь решетку видно малышню на прогулке, наверное, рядом детский сад.

За обедом пацан с взъерошенными волосами садится рядом.

— Первый раз поймали?

Я не отвечаю. Мешаю ложкой слишком горячий жирный суп. Есть еще неохота. Капитан накормила в отделении завтраком, все заставила съесть. Сказала, что у Тимура Акчурина родители умерли в аварии в прошлую пятницу. Сказала, что в МКДЦ меня не возьмут. Нет страховки. Дорого.

Обычно я не разговариваю со взрослыми и с ментами. Но ей сказал, что мне все равно.

— Ты вообще чтоль не разговариваешь? Ох. еть! А чо тебя в дурку не увезли сразу?

Вкусно. Я давно супа не ел. В "доме" мы питались всухомятку, чем придется. У Рустама от такой еды резало в животе, Рыжая бегала за лекарствами.

— Жихарева, не болтай, ешь! — кричит в нашу сторону тетка с завитыми ярко-красными волосами. Очередная воспитательница.

Я отрываюсь от еды, смотрю на соседа внимательней. Пацан как пацан, только худой очень. Короткие каштановые волосы. Карие глаза. На виске шрам. Только кадыка нет.

Девчонка.

Она краснеет и отворачивается. Я допиваю компот, разворачиваю стул, чтобы удобнее было вставать на костыли. Чувствую толчок сзади и растягиваюсь на полу. Очень больно рукам.