Мальчик на вершине горы

— Ты такой честный, Петер, такой правильный, — с милой улыбкой проговорила Катарина. — Это мне в тебе всегда очень нравилось.

Пьеро тоже улыбнулся ей — но она, к его удивлению, лишь закатила глаза, а потом опять уткнулась в книгу. Он хотел уйти, но его мучил один вопрос, и он просто не знал, с кем еще посоветоваться. У него в классе как-то не осталось друзей.

— Помнишь мою тетю Беатрис? — спросил он наконец, сев рядом с Катариной.

— Да, я ее хорошо знаю. Она часто заходит к моему папе в магазин за бумагой и чернилами.

— А Эрнста, шофера Фюрера?

— С ним я ни разу не разговаривала, но видела в Берхтесгадене. А в чем дело?

Пьеро тяжко вздохнул, помолчал в нерешительности и немного погодя сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Зачем же ты о них заговорил?

— Как думаешь, они хорошие немцы? — отважившись, выпалил он. — Нет, это глупый вопрос. Все же зависит от того, как понимать слово хороший, да?

— Нет. — Катарина положила в книгу закладку и посмотрела Пьеро прямо в лицо. — Не думаю, что слово хороший можно понимать по-разному. Ты либо хороший, либо нет.

— Я, наверное, вот что хотел спросить… По-твоему, они патриоты?

Катарина пожала плечами:

— Мне почем знать? Хотя как раз вот патриотизм можно понимать очень по-разному. У тебя, к примеру, один взгляд на патриотизм, а у меня — полностью противоположный.

— У меня взгляд такой же, как у Фюрера.

— Вот именно. — Катарина отвела глаза и стала наблюдать за детьми, игравшими в углу двора в классики.

— Почему я тебе не нравлюсь как раньше? — спросил Пьеро после долгого молчания, и Катарина повернулась к нему. По выражению лица было ясно, что вопрос ее удивил.

— А с чего ты решил, что не нравишься мне, Петер?

— Ты больше не разговариваешь со мной. И пересела к Гретхен Баффрил, и даже не объяснила почему.

— Видишь ли, Гретхен стало не с кем сидеть, — спокойно произнесла Катарина, — после того как Генрих Фурст ушел из школы. Я просто хотела, чтобы ей не было одиноко.

Теперь Пьеро отвел взгляд и сглотнул, уже пожалев, что затеял этот разговор.

— Ты же помнишь Генриха, да, Петер? — продолжала она. — Такой хороший мальчик. Очень милый. Помнишь, как мы все испугались, когда он пересказал нам, что говорит о Фюрере его отец? И как мы все пообещали никому ничего не говорить?

Пьеро встал и отряхнул брюки сзади.

— Что-то холодно становится, — бросил он. — Пойду внутрь.

— А помнишь, как мы узнали, что папу Генриха ночью забрали прямо из постели и уволокли куда-то, и больше его в Берхтесгадене никто не видел? И что Генриха и его младшую сестру мама увезла в Лейпциг к своей сестре, потому что им стало не на что жить?

В школе раздался звонок, и Пьеро посмотрел на часы.

— Твой галстук. — Он показал пальцем. — Пора. Надевай.

— Не волнуйся, надену, — сказала она ему в спину. — В конце концов, мы же не хотим, чтобы бедняжка Гретхен завтра утром снова сидела одна, правда ведь? Правда, Пьеро? — прокричала она, но он затряс головой, делая вид, что это к нему не относится, и когда вошел в здание, то каким-то образом успел стереть неприятный разговор из памяти. Запихнул его на дальнюю-предальнюю полку в голове — туда, где пылились воспоминания о маме и Аншеле; туда, куда он почти уже не заглядывал.

Фюрер и Ева объявились в Бергхофе накануне сочельника; Пьеро как раз отрабатывал во дворе строевой шаг с винтовкой. Едва устроившись, они позвали его к себе.

— Сегодня в Берхтесгадене будет праздник, — сказала Ева. — Рождественское представление для детей. Фюрер хочет взять тебя с нами.

Сердце Пьеро восторженно подпрыгнуло. Он никогда никуда не ходил с Фюрером и сейчас легко представил себе зависть горожан, когда те увидят его рядом с их обожаемым лидером. Он будет все равно что сын Гитлера.

Пьеро надел чистую форму и приказал Анге до зеркального блеска начистить его сапоги. Когда она принесла их обратно, он, даже не взглянув, заявил, что этого недостаточно, и отослал чистить дальше. Анге направилась к двери.

— Смотри, чтоб мне в третий раз не понадобилось просить, — рявкнул Пьеро ей вслед.

Позже, выйдя вместе с Гитлером и Евой на гравиевую площадку перед домом, он чуть не лопался от важности; так горд он еще не бывал ни разу в жизни. Они втроем устроились на заднем сиденье автомобиля и поехали вниз с горы. Пьеро через зеркальце на лобовом стекле следил за Эрнстом и пытался понять, что тот затевает в отношении Фюрера, но для шофера, который периодически поглядывал в зеркало, проверяя дорогу, Пьеро, казалось, был пустым местом. Он считает меня ребенком, злился мальчик. Думает, я вообще ничего не значу.