Мальчик на вершине горы

— Беда не в том, что он гой, Рут, — ответила мадам Бронштейн, — а в том, что мне денег не хватит. Их, по правде говоря, кот наплакал. Леви очень мало оставил. Я, конечно, держу марку, во всяком случае, стараюсь, но одинокой вдове в этом мире ой как непросто. А что у меня есть, я обязана тратить на Аншеля.

— Таки да, своя рубашка ближе к телу, — поддержала дама. — Но неужто не найдется кого-то, кто бы…

— Я старалась как могла. Поверь, кого вспомнила, со всеми поговорила. Кстати, ты, видимо, вряд ли?..

— Нет, прости. Времена тяжелые, ты верно заметила. И, кроме того, согласись, евреям в Париже легче не становится. Мальчику лучше среди своих.

— Наверное, ты права. Конечно, не следовало и спрашивать.

— Очень даже следовало! Ты делаешь для него все, что в твоих силах. Уж такая ты. Мы такие. Но не выходит — значит, не выходит. Ну так что, ты скоро ему скажешь?

— Сегодня вечером, думаю. Ох, будет нелегко.

Пьеро вернулся в комнату Аншеля и задумался над непонятным разговором, потом отыскал в словаре слово «гой», но все равно не понял, к чему оно. Он долго сидел, перебрасывая в руках ермолку Аншеля, которую снял со спинки стула; позже, когда мадам Бронштейн пришла с ним поговорить, ермолка красовалась у него на голове.

— Сними! — прикрикнула мадам Бронштейн, сдернула ермолку и повесила обратно на спинку стула. Она впервые в жизни так резко разговаривала с Пьеро. — Этими вещами не шутят. Это тебе не игрушка, это святое.

Пьеро промолчал, но ему стало стыдно, и он встревожился. Его не берут в храм, ему не дают носить шапку друга; абсолютно ясно, что он здесь лишний. Чуть погодя, узнав, куда его отправляют, он убедился в этом окончательно.

— Мне очень жаль, Пьеро, — сказала мадам Бронштейн, закончив объяснения. — Но приют, я слышала, хороший. Уверена, тебе там понравится. И может быть, скоро тебя усыновят какие-нибудь милые люди.

— А Д’Артаньян? — спросил Пьеро и поглядел на песика, спавшего на полу.

— Мы о нем позаботимся, — заверила мадам Бронштейн. — Он ведь любит косточки, да?

— Он любит косточки.

— Ну так они бесплатные, спасибо мсье Абрахамсу. Пожертвую, говорит, несколько штучек в день, очень уж мы с женой любили его маму.

Пьеро промолчал; он не сомневался, что, обернись все иначе, мама взяла бы к ним Аншеля. Хоть мадам Бронштейн об этом молчит, но дело, видно, в том, что он гой. Впрочем, сейчас Пьеро волновался о другом: что останется совсем без близких. Аншель и Д’Артаньян будут вместе, а он — один-одинешенек.

Надеюсь, я не забуду, как это делается, показал Пьеро. Они с другом стояли на платформе; мадам Бронштейн ушла покупать билет — туда, но не обратно.

Ты сказал, что надеешься не стать орлом, засмеялся Аншель и продемонстрировал, какими знаками следовало воспользоваться.

Вот видишь? — показал Пьеро, жалея, что не может подбросить все эти фигуры в воздух и поймать в правильном порядке. Я уже забываю.

Ничего подобного. Просто ты еще учишься.

Ты умеешь настолько лучше.

Аншель улыбнулся. Приходится.

Пьеро обернулся, услышав, что из клапанов поезда повалил пар; по ушам ударил пронзительный свист; кондуктор яростно призывал пассажиров на платформу. В животе у мальчика тревожно екнуло. Но к волнению, конечно, примешивалась и радость — предстояло путешествие, а Пьеро в жизни еще не ездил на паровозе, — вот только хорошо бы поездка не кончалась. Он боялся того, что ждет его впереди.

Давай друг другу писать, Аншель, показал Пьеро. Нам нельзя теряться.

Каждую неделю.

Пьеро показал лису, Аншель — собаку; они стояли, подняв руки, и символ вечной дружбы долго трепетал в воздухе. Мальчики хотели обняться на прощанье, но на платформе было полно народу. Они застеснялись и лишь обменялись рукопожатием.

— До свидания, Пьеро. — Мадам Бронштейн наклонилась его поцеловать, но поезд шумел, толпа ревела, и он ее почти не слышал.

— Это потому, что я не еврей, да? — спросил Пьеро, глядя ей прямо в лицо. — Вы не любите гоев и не хотите, чтобы они у вас жили.

— Что? — Женщина потрясенно выпрямилась. — Пьеро, с чего ты взял? Вот уж о чем я не думала! Но ты же умный мальчик. Ты наверняка заметил, как меняется отношение к евреям — как нас обзывают, как нас ненавидят.

— Но если б я был еврей, вы бы меня все-таки оставили, да? Я знаю, что оставили бы.

— Нет, Пьеро. Я забочусь о твоей безопасности и…

— По вагонам! — громко крикнул кондуктор. — Поезд отправляется! По вагонам!

— До свидания, Аншель. — Пьеро не желал больше слушать мадам Бронштейн и встал на подножку вагона.

— Пьеро! — закричала она. — Подожди, пожалуйста! Дай объяснить — ты все не так понял!

Но он не обернулся. Его жизнь в Париже подошла к концу, он понял это сейчас с поразительной ясностью. Закрыл дверь купе, сделал глубокий вдох и ступил навстречу новой судьбе.

Через полтора часа кондуктор похлопал Пьеро по плечу и показал в окно, на приближающиеся церковные колокольни.