Сейчас я вам объясню, что такое Полоска. В школе Сент-Питерс действовала система Звёзд и Полосок. За очень хорошую работу тебя награждали Четвертью Звезды и рядом с твоей фамилией на доске объявлений ставили красную точку. Если ты набирал четыре Четверти Звезды, четыре точки соединяли красной линией, и таким образом ты получал целую Звезду.
За очень плохую работу или плохое поведение ты получал Полоску, а это автоматически означало порку в кабинете директора.
У каждого наставника была Книжка Звёзд и Книжка Полосок, и их необходимо было заполнять, и подписывать, и вырывать из них листки, точь-в-точь как чеки из чековой книжки. Четверти Звёзд были розовые, а Полоски – зловещего синевато-зелёного цвета. Мальчик, который получал Звезду или Полоску, должен был хранить её до утра, а наутро после молитвы, когда директор спрашивал, получил ли кто накануне Звезду или Полоску, этому мальчику следовало выйти вперёд и на виду у всей школы вручить эту штуку директору. Полоска была такой страшной вещью, что давали её нечасто. Обычно это несчастье выпадало всего двум-трём мальчикам в неделю.
И вот сейчас капитан Хардкасл собирался выдать Полоску мне.
– Подойди сюда, – велел он.
Я встал из-за парты и пошёл к кафедре. Книжка Полосок уже лежала у него на столе, и он начал заполнять одну Полоску. После слов «отправляется с ПОЛОСКОЙ за» он красными чернилами написал: «Болтал во время Подготовки, лгал, пытался жульничать». Он подписал Полоску и вырвал её из книжки. Потом очень медленно заполнил корешок. Потом поднял двумя пальцами эту жуткую сине-зелёную бумажку и помахал ею у меня перед носом, не поднимая взгляда. Я взял Полоску и вернулся к своей парте. Вся школа следила за каждым моим шагом.
Оставшуюся часть Подготовки я сидел за партой и ничего не делал. Пера у меня не было, так что я не мог добавить в свою «Историю одного пенни» ни единого слова, и мне пришлось дописывать её на следующий день после уроков, вместо игр.
Наутро после молитвы директор спросил, кто получил Звёзды и Полоски. Шаг вперёд сделал только я. По обе стороны от директора, на таких же стульях с высокими прямыми спинками, сидели наставники, и я мельком успел заметить среди них капитана Хардкасла со сложенными на груди руками и дёргающейся головой; его мутно-голубые глазки пристально смотрели на меня, и на лице было всё то же ликование. Я вручил директору Полоску. Он взял её и прочёл всё, что было на ней написано.
– Как только мы закончим, – сказал он, – марш ко мне в кабинет.
Пять минут спустя, на цыпочках, дрожа крупной дрожью, я вошёл в дверь, обитую зелёным сукном и ведущую в священную обитель директора. Я постучал в дверь его кабинета.
– Войдите!
Я повернул ручку и вошёл в большую квадратную комнату с книжными шкафами, мягкими креслами и гигантским письменным столом с красной кожаной столешницей. За столом восседал директор, держа двумя пальцами мою Полоску.
– Что ты можешь сказать в своё оправдание? – спросил он, опасно сверкнув белыми акульими зубами.
– Я не лгал, сэр, – сказал я. – Честное слово, не лгал. И не пытался жульничать.
– А капитан Хардкасл утверждает, что и лгал, и пытался, – сказал директор. – Ты обвиняешь капитана Хардкасла во лжи?
– Нет, сэр! Что вы, сэр!
– Вот и я на твоём месте не стал бы.
– У меня сломалось перо, сэр, и я попросил Добсона одолжить мне перо.
– Капитан Хардкасл утверждает иное. Он говорит, что ты просил у Добсона помощи с сочинением.
– О нет, сэр. Я сидел очень далеко от капитана Хардкасла, а говорил я шёпотом. Он просто не мог бы расслышать, что я сказал, сэр.