Мальчик с Антильских островов

Я наотрез отказался посещать занятия мазель Фанни. Рафаэль (он причащался год назад и пел теперь в церковном хоре) одолжил мне свой катехизис, и я зубрил его при свете коптилки, часто повторяя текст вслух, чтобы не волновалась мама Тина, которая боялась, что мне одному не справиться.

В остальном все шло, как прежде.

Мы не отказались ни от каких развлечений и проказ. Иногда мы расплачивались за это. Например, когда мы разбили черепичную крышу, сбивая манго с дерева около дома мадам Секейран. В другой раз Мишеля-Пузыря, Эрнеста, Одни и меня поймал управляющий, когда мы срезали тростник задолго до жатвы, и нашим родителям пришлось уплатить за нас штраф в пятнадцать франков. Тот же Мишель однажды до крови порезал ногу, стараясь достать лиановые яблоки в колючем кустарнике.

В хорошую погоду мы играли и при луне.

В полнолуние в городке устраивали нечто вроде ночных празднеств.

После ужина все усаживались перед домами, кто на стульях и скамейках, кто на земле. Рассказывали сказки, пели, играли на тамтамах. Одиночки напевали песни. Парочки прогуливались по улице. Существовали сказки, которые рассказывались только при луне. В некоторые игры тоже можно было играть только при лунном свете. До поздней ночи городок праздновал полнолуние.

Дети собирались группами и рыскали всюду, где было интересно.

Иногда звуки флейты прореза́ли воздух серебряной нитью или звучали приглушенно, как вздох самой луны. Ни один звук так не ассоциируется в моем представлении с лунным светом, как голос деревенской флейты, на которой где-то играл какой-то неизвестный мне негритянский юноша на пороге убогой хижины.

Я был одним из самых непоседливых и не мог смирно усидеть около мамы Тины, глядя, как луна бродит по небу, время от времени заходя за облака.

Мы собирались около церкви или около нашей старой школы. Когда среди нас оказывались девочки, мы устраивали хоровод. Огромный веселый хоровод. Мы пели пронзительными звонкими голосами песни, которым нас никто не учил, но которые сами пелись, потому что нас было много и нам было весело.

Потом мы играли в жмурки, чтобы потолкаться; в краски, чтобы посидеть рядком; в прятки, чтобы немного побегать; в дразнилки, чтобы колотить друг друга.

Мы могли бы играть до утра, если бы родители не загоняли нас домой одного за другим. С песнями и смехом мы бежали к колонкам, чтобы наскоро умыться перед сном.

ЩЕДРАЯ КРЕСТНАЯ

Между тем приближалось первое причастие, к которому я был готов, хоть и не ходил в школу мазель Фанни.

Мама Тина говорила мне о первом причастии со страстью, с какой она обычно строила планы на будущее. Она не переставала перечислять приданое, необходимое мне для этой церемонии: белый костюм, чтобы войти в притвор; другой, чтобы получить отпущение грехов; белые кальсоны и носки, носовой платок. А потом костюм причащающегося — из белого пике с шелковым кантом, белая соломенная шляпа, свеча, ботинки. Все белое и новое. Это было обязательно, без этого не вкусить верующему белой просвиры.

Столько белья и одежды для одного меня! Я умирал от нетерпения. Но мне было совершенно непонятно, как мама Тина достанет все это. Правда, причащавшиеся знакомые всегда так одевались, а их родители тоже работали на плантациях или на заводе. Мама Тина собиралась написать моей маме Делии, что мне пора идти к первому причастию. Она все время молилась, чтобы бог помог ей снарядить меня к причастию, и, по-видимому, не сомневалась, что он ей поможет.

Что ни говорите, а существуют женщины — старые несчастные негритянские мамаши, — которые обладают даром обращать навоз в золото и переделывать жестокую действительность в светлую мечту одним мановением своих мозолистых опухших рук. Каждое воскресенье, возвращаясь из Сент-Эспри, мама Тина приносила то кусок материи, то пару носков.

После долгих разговоров мама Тина решила сводить меня к моей крестной. Ребенок не может принять первое причастие, не навестив свою крестную, как бы далеко та ни жила. Я никогда не видел своей крестной. Я знал, что ее зовут мадам Аме́лиус и что она живет в поселке Круарива́й, близ городка Трузоша́.

Мы отправились в путь утром. Это было во время пасхальных каникул. Когда ей предстояла дорога, мама Тина запрещала мне упоминать об этом накануне, чтобы злые духи не помешали ей проснуться вовремя.

Вышли мы рано. По тропинкам, мокрым от росы, мы шли через саванны, мимо спящих быков. Мы пересекли несколько оврагов. Мы прошли через несколько поселков, где лаяли собаки и пели петухи. Не говоря ни слова, мама Тина шагала впереди, подобрав юбки, а я трусил следом.

Потом взошло солнце. Мама Тина разговорилась, вспоминая мою крестную, которую она не видела много лет и встречала всего раза два после моих крестин. Она перечисляла жителей Круаривая, которых уже не надеялась застать в живых, так давно о них ничего не было слышно.