Мальчик с Голубиной улицы

И кот сразу обмяк, собрался в нежный, пушистый клубок и стал умываться, глядя на меня: «Это я пошутил! Ты думал на самом деле? На самом деле вот я какой».

А день застыл, безгласный, пустынный.

8. Август

Я увидел их в окно, когда они шли через двор. Один был в зеленой бархатной фуражке, толстый, бледный, пухлый, другой в кубанке — маленький горбоносый, с побитым порохом, в синих крапинках лицом. Оба с головы до ног увешаны оружием.

Они зашли в хату не снимая шапок.

— Бог в помощь, мамо, — гундосо сказал пухлявый.

Конопатый шумно понюхал воздух.

— Комиссарами пахнет, — сказал он.

— Нема, — сказал Юхим.

— Нема, нема! — подтвердила Елена. — Огурчиков соленых дать?

— Давай! — прогундосил пухлявый. — И горилку давай, и свинячью колбасу давай, все давай!

— Комиссарами пахнет, — упрямо повторил конопатый и стал оглядываться. У него были свирепые, с кровяными жилками глаза, и он взглянул на меня собакой.

— Были, — сказал Юхим, — были и ушли.

— Ушли, ушли, — подтвердила Елена. — Я горячих щец вам налью.

— Начхать! — сказал пухлявый.

Он расселся на табурете и ударил шашкой по столу:

— Горилку давай! Свинячью колбасу давай!

А конопатый не садился. Он стоял посреди хаты в своей кубанке и шумно вдыхал воздух. Рядом качалась зыбка, прикрепленная к потолку. Неужели и он, конопатый, лежал когда-то в зыбке, сосал соску, пускал пузыри, изумленно-светлыми младенческими глазами смотрел и удивлялся откуда-то появившемуся миру?

— А я говорю — комиссарами пахнет, книжками пахнет! Чесноком пахнет! Фу-фу!

— Ты себя не накручивай, ты себя не взвинчивай, — прогундосил пухлявый, принимаясь за еду.

— А я говорю — пахнет. Душно мне! — воскликнул конопатый и скинул кубанку на пол.

— Знай горилку жри, знай свинячью колбасу натягивай, не выдумывай, — вяло твердил пухлявый, жуя полным ртом.

— Ох, нюх у меня! Беда мне с нюхом, — тосковал конопатый, не принимаясь за еду. Он все оглядывался, и казалось, глаза его насквозь пронизывали потолок.

— Тащи дробину!

— Нема, — сказала Елена.

— Ах ты сука! Ты кто такая?

— Я мать твоя, — обидчиво сказала Елена.

— Молчи, карга! Печена картошка — вот ты кто!

Он притащил лестницу и, шумно дыша, полез на чердак.

В хате сразу наступила такая тишина, что слышно было, как ходят по крыше голуби.

Через минуту там, на чердаке, поднялся крик, и конопатый стал выволакивать и подавать на лестницу людей — в соломе и пуху.

— Ешь, пей, не журись, — гундосил пухлявый, не обращая внимания на происходящее.

— Ох и нюх у меня! Ох и беда мне с ним! — хохотал конопатый, разглядывая маленьких седобородых стариков, плачущих женщин и бледных золотушных детей.

Вдруг кто-то сильно толкнул меня под кровать, и сразу же вокруг загремело, словно мир раскололся и со звоном рассыпался на самые маленькие осколки.

И почему это должно было быть именно со мной? Я в ужасе закрыл глаза и заткнул уши, чтобы не слышать.

— Дед! — позвал я. — Где ты, дед?

— Эй ты, заморыш, вылезай! — крикнул конопатый.

Новый грохот потряс все вокруг, и пламя ослепило меня. И неслыханно едкий, грозный, ужасный дым наполнил хату.

У зеркала стояли две девушки с длинными косами, и мать, закрыв их собой и расставив руки, кричала:

— Не дам! Не дам!

Я подошел к ней и стал на нее смотреть. На секунду она остановилась и с силой потянула меня за рукав:

— Кричи! Кричи!

И снова принялась вопить.

В это время маленький морщинистый старичок схватил кочергу, как в барабан стал бить по медному тазу, и от звука кричащей меди люди вздрогнули и заорали еще громче.

— А ну ша! — засмеялся конопатый, вскинул обрез и щелкнул затвором.

— Что вы делаете? — закричал дед.

— Сосем проклятое семя Украины, — ответил конопатый и стал медленно целиться в женщину.

Но все еще казалось, что это не на самом деле. Казалось, он немного поцелится и со смехом опустит обрез, и все будет хорошо, и все заговорят друг с другом как люди. Но он, слегка побледнев, медленно и тщательно наводил прицел, и стало тихо и страшно, и лица людей застыли, как глиняные маски.

— Разбойники! Господи, что же это такое? — растерянно спросила женщина.

Ее шатало из стороны в сторону.

— Смирно! — крикнул конопатый и засмеялся, и от смеха не в силах был целиться.

— На! На! Стреляй! — взвизгнула женщина и стала раздирать на груди платье.

— Ну, молись богу! — сказал конопатый, обрубком пальца он придерживал курок.

За юбку женщины держался худенький мальчик в длинных фильдекосовых чулках. На бледно-фарфоровом лице с высоким чистым лбом блестели необычайно большие, темные, ушедшие в череп и казавшиеся бездонными глаза. Они тихо, молча, терпеливо, с пониманием смотрели на конопатого.

Тот почувствовал этот взгляд.

— Ну, чего вылупился?

— Ничего, — прошептал мальчик.

— А ну!

И он наставил обрез на него.

И в мгновение этой страшной, какой-то опустевшей тишины женщина неожиданно отрывисто крикнула слабым, откуда-то издалека прилетевшим, последним, как стекло резанувшим сердце, беззащитным криком. И на губах ее появилась розовая пена.

И тогда и мальчик закричал и все закричали беззащитными голосами.

— Цирк! — сказал конопатый и опустил обрез.