Мальчик с голубыми глазами

Не то чтобы он мог повредить мне. Во всяком случае, специально. Эмили всегда любила его, большого, грузного человека с мягкой бородкой и странной, какой-то детской манерой вести себя. Он читал ей «Алису в Стране чудес» и ставил старые исцарапанные пластинки, заводя граммофон ручкой, а Эмили качалась на качелях в той самой комнате с камином и беседовала с доктором о музыке, о живописи, о поэзии и о различных звуках. Теперь этот старик наконец мертв, и спастись от него нет никакой возможности, как и от того, что мы сами когда-то привели в движение.

Точно не знаю, сколько Эмили было лет, когда она впервые отправилась в Дом с камином. Знаю только, что это случилось через некоторое время после того рождественского концерта, тут мои воспоминания обрываются; то есть я легко могу представить себе, что нахожусь там и вокруг звучит музыка, окутывая меня подобно нежнейшему волшебному бархату, но уже в следующий момент…

Я слышу разряды статического электричества и фоновый шум. Затем снова поток статического электричества, временами прерывающийся внезапным отчетливым звуком — какой-то фразой, каким-то аккордом, какой-то нотой. Я пытаюсь осмыслить это, но не могу, слишком многое скрыто в провале памяти. Конечно, имелись свидетели; при желании я могла бы получить от них массу вариантов происходившего в зале, и сложилось бы нечто вроде темы с вариациями или даже фуги. Но этим свидетелям я верю еще меньше, чем себе, — и, потом, я столько сил положила, чтобы все забыть! Почему сейчас я должна это вспоминать?

Когда я была ребенком и со мной случалось что-то плохое — ломалась игрушка, возникало ощущение, что никто не любит или еще какие-то маленькие, но пронзительные беды и печали детства, которые всегда вспоминаются сквозь дымку взрослого горя, — я неизменно искала утешения в саду. Там было дерево, под которым я любила сидеть; я хорошо помню его кору, похожую на слоновью шкуру, сочный, обволакивающий запах мертвых листьев и мха. Теперь же, чувствуя себя потерянной и несчастной, я иду в «Розовую зебру». В моем мире это самое безопасное место, убежище, где я скрываюсь от себя самой, святилище. Здесь словно все создано для удовлетворения моих личных потребностей.

В «Зебре» очень уютный зал, и каждый столик стоит у стены. И в меню всегда есть мои любимые блюда. Но лучше всего то, что там, в отличие от всех кафе в Деревне, нет никакой показухи, никакой претенциозности. Там я не должна казаться невидимкой, хотя это и таит в себе некоторые опасности, а все-таки очень приятно, что можно просто войти, и люди будут разговаривать с тобой, а не обсуждать тебя потихоньку. Здесь даже голоса звучат иначе — не так пронзительно, как у Морин Пайк, без противного претенциозного придыхания, как у Элеоноры Вайн, и не так нервозно, как у Адель Робертс; нет, голоса здесь звучат сочно, как настоящий джаз, в мелодиях которого распознаются кларнет, индийский ситар и стальные барабаны, а порой голоса сливаются в очаровательных ритмах калипсо или в непритязательных веселых народных песенках, поэтому даже когда просто сидишь и молчишь, кажется, что слушаешь хорошую музыку.

В ту субботу после ухода Найджела я направилась в «Зебру». Имя, которое он произнес, пробудило во мне тревогу, и я искала местечко, где можно все хорошенько обдумать. Причем местечко достаточно шумное. И достаточно безопасное. В такие моменты «Зебра» всегда служила мне надежным прибежищем; и там обычно полно людей. В тот день там было более людно, чем обычно, даже у дверей толпился народ; голоса посетителей волнами вздымались вокруг, точно крики животных в зоопарке перед кормежкой. И в этой джазовой какофонии явственно слышался ямайский акцент саксофониста. И грудной голос Толстухи. И — как организующее начало всего оркестра — голос Бетан с ее ирландскими песенками, веселый, откликающийся на все разом и разом всех объединяющий.

— Эй, как дела? Ты что-то поздно. Надо было прийти еще десять минут назад.

— Привет, дорогуша! Что тебе принести?

— Хочешь еще шоколадного печенья?

— Да выключи ты свой телефон, дай-ка я посмотрю на тебя.

«Слава тебе господи, что на свете есть такая Бетан», — подумала я. Бетан — вот мой камуфляж. Не думаю, что Найджел действительно понимал, зачем я хожу в «Зебру». Его раздражало, что я торчу там, он каждый раз недоумевал, отчего я так часто его обществу предпочитаю компанию абсолютно незнакомых людей. Но чтобы что-то понять в отношении Бетан, нужно разглядеть ее истинное лицо под всеми масками, за которыми она прячется, нужно постараться не замечать ее громкого голоса, ее шуток, тех прозвищ, которые она раздает направо и налево, и ее веселого ирландского цинизма; тогда, возможно, и сумеешь увидеть то сокровенное, что таится в глубинах ее души.

Ведь под этой внешней броскостью совершенно другой человек. Много страдавший и очень уязвимый. Тщетно пытающийся отыскать смысл в своем крайне печальном и совершенно бессмысленном существовании…

— А вот и ты, дорогуша. Попробуй-ка! Твой любимый горячий шоколад с кардамоном и со сливками.