Мальчик с рожками

— Ваш тоже! — хрипит та в ответ. — А ты, парень, не больно-то умничай! А то гляди, коль чего не понятно, так я поучу тебя вот этой клюкой!

Тут Кусти догадывается, что дело плохо. Да что сделаешь, злая старуха наседает с клюкой, надо идти, будь что будет.

Старуха вталкивает их в низкую полутёмную комнату. С порога ударяет им в нос затхлым, тяжёлым духом. У окошка, на столе, заваленном грязной посудой и объедками, горит небольшая лампа со стеклом, от которой больше копоти, чем свету. У стола длинная неструганная скамья, на ней валяется грязное рваньё. Напротив большая печь. А с печи глядит вниз седой старичок, что-то шепча себе в бороду. Вот и всё, что Кусти замечает с первого взгляда. Справившись с испугом, он видит у печи ещё детскую колыбельку, похожую скорее на свиное корыто.

— Гляди, старый, — говорит старуха, ставя посох в угол, — привела из лесу няньку да скотника! Теперь хоть отдыху дам своим старым костям.

— Хм, хм, — бурчит с печи старикашка, — брось-ка их сюда, я на них погляжу.

— Чего глядеть, — говорит старуха, — утром при свете разглядишь. Пускай спать идут, завтра я их рано на работу подыму.

От таких слов пробрала Кусти холодная дрожь — как тогда, в ночном лесу, когда филин заухал. Ити крепко прижалась к брату и тихо плачет: догадалась, что в беду попали.

Тут в колыбели что-то зашевелилось, подало голос. Ну и странный же это голос был — скорей поросячье хрюканье, чем плач человеческого дитяти. Старикан на печи схватил длинный костыль да как толкнёт колыбель — та чуть на пол не обрушилась. Но хрюканье утихло, дитя, видно, привыкло к такому свирепому качанью.

А им больше не позволили новый «дом» разглядывать.

— Живо за печь, спать! — командует старуха.

— Сперва поесть надо, — набравшись храбрости, говорит Кусти. — Сама посуди, бабушка, у нас с утра во рту маковой росинки не было!

— Ишь ты, проголодались! Давай-ка корзинки сюда, а то ещё все ягоды ночью слопаешь, ищи-свищи потом! Полезай за печь, я туда еду подам.

Кусти ведёт плачущую Ити за печь, смотрит, как там лучше устроиться. Ну и хламу тут навалено! Старые опорки, чулки, тряпьё; прусаки бегают и прочая нечисть, будто поджидая, когда можно будет в ребячьи ноги и руки вцепиться. Почуяли запечные жители, будет им сегодня пожива.

Но делать нечего, надо спать укладываться, они так устали, что ноги подламываются. Мальчик отгребает ногой в сторону хлам, устраивает сестру поближе к печке, а потом и сам опускается на это ужасное, противное ложе.

Едва они устроились, бросает старуха за печь две кости:

— Вот вам на ужин!

Потом гаснет свет, старуха кряхтя забирается на печь, и дом погружается в тишину.

— Ити! — шепчет Кусти сестрёнке на ухо. Вот как дело-то обернулось. Попались мы, видно, злой ведьме в когти. Настоящие-то бабушки такие злющие не бывают. И ещё я заметил… у старика-то, там на печи, на голове бугорки такие, вроде рожки маленькие! Ох, не к добру это. Тише, Ити, тише! Не плачь, слушай, что я скажу. Давай попробуем убежать отсюда, и чем раньше, тем лучше. Подождём, пока старик со старухой уснут, дверь откроем потихонечку и убежим. Все равно куда, лишь бы отсюда выбраться. А пока тише! Притворимся, будто спим…

Скоро на печи начинается храп, да такой сильный, что кажется, вся изба ходуном ходит.

III

— Ну, Ити, — шепчет Кусти, — вставай! Давай руку и иди за мной, да тише, на цыпочках! Смотри не зашуми чем-нибудь, ведьмы чутко спят, хоть и храпят.

С бьющимся сердцем Ити встаёт и даёт брату потную от страха руку. И вот крадутся они к двери, как две лёгкие тени. Вдруг Ити нечаянно задевает за колыбель, и та со скрипом начинает раскачиваться. У беглецов душа в пятки уходит. Кусти укоризненно сжимает руку сестры — вот, мол, растяпа.

К счастью, храп на печи не смолкает — вроде бы всё обошлось. Дети крадутся в темноте, вот они уже у дверей, и Кусти дрожащими руками берётся за крюк… И тут со двора доносится сильный топот, будто несётся табун лошадей. Кусти мигом соображает: это сюда! — и быстро увлекает сестру обратно за печь. Едва успели они спрятаться, как в дверь забарабанили тяжёлыми кулаками.

— Эй, старая, открывай! — завыл страшный, глухой, точно из бочки, голос.

С печи никто не отзывается, потом кто-то из храпящих хватает ртом воздуху, будто вгрызается в кого зубами, разражается кашлем и переворачивается на другой бок. Всё это выводит, видно, его из забытья, и новые крики снаружи доносятся наконец до его ушей.

— Сейчас, сейчас открою, — бурчит старуха с печки. — Не ломись, дверь сорвёшь.

— Кто там? — шепчет Ити, дрожа всем телом.

— Не знаю, — тихо отвечает Кусти. — Может, за нами пришли? Но ты потише пока, сейчас увидим, кто там.

Старуха слезает с печи, зажигает лампу и отпирает дверь. Кусти выглядывает из-за печки и тут же прячется назад — там такие страшила явились, просто страх.

— Кто там, кто? — теребит его Ити за рукав.

— Тихо, Ити! — говорит брат. — Я и сам не знаю, кто они такие. Только не за нами.