Мальчик с саблей (сборник)

– Но каков поворот! Это же стоит того, чтоб смеяться! Во всём городе не найти человека спокойнее, чем часовщик Эзра! Тот самый Эзра, который однажды пропустил четыре весны, сидя в тёмном подвале, – за что спасибо маленькой, но очень упрямой девочке… Когда она привела меня к себе в дом – до сих пор помню на ощупь её решительную ладошку, – то видели бы вы глаза её достопочтенного отца и добродетельной матушки, пусть их облако на небесах будет мягче лебяжьего пуха! «Эзра будет жить с нами», – она произнесла это так, будто все только и делают, что прячут у себя дома пятилетних еврейских мальчиков…

Разговоры за соседними столиками прервались – все слушали старика. Не замечая сгустившейся тишины, Эзра отставил полупустую кружку в сторону, расправил плечи, откинулся на спинку скамьи.

– И вот какой поворот! Уйдут тополинцы, придут алтинцы – что изменится для хорошего часовщика? Так и вижу, как расступается народ на Пришане, чтобы дать дорогу старому Эзре! И он-таки идёт! Задрав голову, весь в бархатном жилете, и к кармашку тянется такая знатная цепочка из довоенного золота – остаётся только гадать, что за чудо-механизм прячется на ее конце… И все улыбаются старому Эзре… Уступают ему место на лавочке у фонтана, и снимают шляпы, и спрашивают: «Господин часовщик!..» – Нет, не так! «Господин лучший часовщик к югу от Тополяны! – говорят они. – Почему бы вам иногда не улыбнуться нам в ответ?» И что ответить старому Эзре? Ведь Эзра не умеет врать, он скажет им на своём плохом алтинском: «Меня беспокоит то, что в тёмном сыром подвале моего дома томится Мелиса – девочка, однажды спасшая меня от неминуемой смерти. Мне так хотелось отплатить ей тем же, но я совсем, совсем не справляюсь. В восемьдесят лет хочется тепла и света, а их-то я и не могу дать моей Мелисе. От стылых стен у неё ноют кости, а когда она начинает кашлять, мне приходится громче включать весёлую алтинскую музыку»…

В кафар вошли двое русских, майор и капитан из мотострелкового гарнизона. Все словно выдохнули. «Здравше» и «Добреша дянца» зашелестело отовсюду. Русские выбрали маленький столик у окна, и Палиш поднялся им навстречу. Сапожник Халим тоже встал и ушёл, пожелав всем приятной трапезы. Отце Миклаш дождался взгляда русского майора и кивнул в ответ.

Эзра стремительно пьянел и грустнел.

– Не далее как вчера пополудни ко мне пришел Кош, что на пристани торгует дырявыми лодками на полчаса. Он говорит мне: Эзра, почини мне время в карманных часах, а то оно стоит как вкопанное по часовую стрелку! И что за механизм, скажу я вам… Нет, я промолчу – только часовщик смог бы оценить эту красоту! И вот я смотрю на детали, изготовленные в Пруссии и Австро-Венгрии, на колёсики и шестерёнки, каждая из которых вдвое старше меня, и плачу… А ведь от влаги в глазах зрения не прибавляется!

Он провёл рукой перед носом, едва не смахнув очки.

– Зачем плакать, Эзра? – Салан протянул руку через стол и могучей ладонью утешающе накрыл хрупкие пальцы часовщика.

– Грядут последние дни Плешина, вэй! И как же мне хочется, чтобы время остановилось! Я-таки не справляюсь со своей работой…

Когда Тайга и капитан Вольховский вышли из кафара на улицу, отце Миклаш сидел через дорогу на заросших сорняками бетонных блоках, привезенных в давно забытые мирные дни для строительства кинотеатра, и негромко рычал на маленькую дворняжку. Собака тявкала в ответ, прыгала из стороны в сторону, но не убегала.

– Я догоню, Володь, – сказал Роман.

Он подошёл к священнику и сел рядом. Вольховский, не оборачиваясь, направился в сторону гарнизона. Обиделся, подумал Тайга.

Вольховский, умница и полиглот, был единственным офицером в части, свободно говорившим по-тополински. Когда надо и не надо, Тайга таскал его с собой для налаживания контактов – хоть с городскими властями, хоть с местным криминалитетом. А тут, видишь ли, без переводчика обошлись…

– Как дела, Рома? – отце Миклаш прищурился, спрятал глаза в подушках припухших век. – Нашёл пропажу?

– Ты о чём? – невозмутимо спросил Тайга.

В разговорах один на один оба как-то сразу соскальзывали на «ты».

– Да не отмораживайся, все уже знают.

– Так уж и все…

– И в Горсти, и за холмами.

И за холмами, эхом толкнулось в голове. С кем за холмами, среди алтинцев, может общаться тополинский священник?

– Вижу, нехорошее думаешь, – ухмыльнулся отце Миклаш. – У тебя, Рома, соображалка так устроена, что лицо – как монитор. Хоть читай, хоть списывай.

– За холмами – это кто?

– А не твоё дело, кто, сын мой! Только знай – на всякий случай, – что ни «Чистеша», ни «землемеры» тут ни при чём. Они сами в непонятках, сечёшь?

– Откуда знаешь?

Отце Миклаш сплюнул себе под ноги.

– Одному богу молимся.

От этих слов подкатило, подступило чёрное, глухое отчаяние. Тайга знал, что надо просто перетерпеть, но всё равно не мог остановить свои мысли.

Всё временно. Всё ненадёжно. Не наведение порядка в стране, а барахтанье в трясине.