Мальчик в полосатой пижаме

Дедушка исполнился гордостью, увидев своего сына в новой форме, и лишь бабушка, единственная из всех, нисколько не радовалась. Когда все отужинали, а Бруно с Гретель отыграли спектакль, бабушка с печальным видом уселась в кресло и посмотрела на отца так, будто ее сын — самое серьезное разочарование в ее жизни.

— Я вот думаю, Ральф, — сказала она, — где же я допустила ошибку? Неужто всему виной те спектакли, которые я заставляла тебя играть в детстве? И вот теперь ты предпочел вырядиться марионеткой, которую дергают за веревочки?

— Послушай, мама, — примирительным тоном начал отец, — давай поговорим об этом в другой раз.

— Расхаживаешь тут в своей форме, — продолжала бабушка, — словно она добавляет тебе достоинства и славы. И тебе безразлично, что она на самом деле означает. Что за ней кроется.

— Натали, мы уже это обсуждали, — вмешался дедушка, хотя всем было известно: если бабушка задумала что-то сказать, она обязательно выскажется, нравится это кому-нибудь или нет.

— Ты обсуждал, Матиас, — уточнила бабушка. — Ораторствовал, а я не могла даже слова вставить. Как обычно.

— Мама, у нас праздник, — вздохнул отец. — И не простой, а Рождество. Давай не будем его портить.

— Помню, когда началась Великая война, — горделиво произнес дедушка, глядя на огонь в камине и качая головой, — ты пришел домой и объявил нам, что вступил в армию, и тогда мне казалось, что это плохо для тебя кончится.

— Плохо и кончилось, Матиас, — вставила бабушка. — Достаточно взглянуть на нашего сына, чтобы в этом убедиться.

— А теперь посмотрите на него! — Дедушка словно не слыхал того, что сказала его жена. — Я горд и счастлив, что ему доверена столь высокая и ответственная должность. Не щадить сил ради своей страны, делать все, чтобы мы смогли вернуть себе самоуважение после стольких унижений и несправедливостей. Наши враги должны быть наказаны…

— Нет, вы только послушайте его! — воскликнула бабушка. — Не пойму, кто из вас двоих дурнее?

— Но, Натали, — попыталась мама утихомирить спорщиков, — разве вы не согласны, что Ральфу очень идет его новая форма? Он в ней просто красавец.

— Красавец? — переспросила бабушка, подавшись вперед и глядя на невестку так, словно та повредилась умом. — Красавец, говоришь? Глупенькая! Неужто для тебя это самое главное в жизни? Внешняя красота?

— А мне идет костюм распорядителя в цирке? — спросил Бруно.

В тот вечер он, одетый в красно-черную униформу с золотыми позументами, изображал именно распорядителя в цирке. Но стоило Бруно заговорить, как он тут же пожалел об этом, потому что взрослые, как по команде, воззрились на него с Гретель, словно только что заметили их присутствие.

— Дети, немедленно отправляйтесь наверх, — приказала мама. — Ступайте к себе.

— Но мы не хотим уходить, — запротестовала Гретель. — Можно мы здесь поиграем?

— Нет, дети, — не поддалась мама. — Ступайте к себе и закройте за собой дверь.

— Военным только этого и надо, — сказала бабушка, не обращая внимания на детей. — Красоваться в щегольской форме. Нарядиться, а потом творить весь этот ужас. Мне стыдно, Ральф, но виню я себя, а не тебя.

— Дети, наверх! — Мама ударила ладонью по ручке кресла, и теперь уж им ничего не оставалось, как подчиниться.

Они закрыли за собой дверь гостиной и поднялись на второй этаж, но по комнатам не разошлись. Вместо этого Бруно и Гретель уселись на верхней ступеньке лестницы и навострили уши: о чем там, внизу, говорят взрослые? Голоса мамы и папы звучали приглушенно, и брат с сестрой не поняли ни одного слова, дедушку вообще не было слышно, а бабушка, как ни странно, высказывалась очень сбивчиво. Наконец, спустя минут десять, дверь гостиной с треском распахнулась. Бруно с Гретель рванули в глубь лестничной площадки, а бабушка уже снимала с вешалки свое пальто.

— Стыдобище! — крикнула она. — До чего я дожила! Мой сын…

— Твой сын — патриот! — заорал папа. Видно, он так и не научился не перебивать старших.

— Патриот нашелся! — вопила бабушка. — Приглашаешь на обед бог знает кого. Меня тошнит от твоих замашек! А эта форма… Глядя на нее, мне хочется выколоть себе глаза! Господи, почему я не ослепла, прежде чем ты ее напялил!

С этими словами бабушка выбежала из дома, громко хлопнув дверью.

С того вечера Бруно почти с ней не виделся и даже не успел попрощаться перед отъездом в Аж-Высь, но он сильно скучал по бабушке и решил написать ей письмо.

В тот день, когда он упал с качелей, Бруно, взяв ручку и бумагу, поведал родному человеку, как он несчастен здесь и как ему хочется вернуться домой, в Берлин. Он рассказал бабушке о доме и саде, о скамейке с табличкой и о высокой ограде с деревянными телеграфными столбами и мотками колючей проволоки, о голой земле, на которой стояли длинные строения и печные трубы, и о солдатах за оградой, но подробнее всего он рассказал о людях, что там живут, об их полосатых пижамах и матерчатых шапочках, а под конец добавил, что он ужасно скучает по ней, и подписался: «Твой любящий внук Бруно».