Мальчик-век

— И я прежде не слыхал. Правду сказать, порядочный индюк. Ну ничего, — засмеялся Вагин, — ради прелестных глазок можно и литератора стерпеть.

Постучался кондуктор, сухой седой старик в сползших на конец носа круглых очках и, старательно слюнявя пальцы, записал плацкарту студента.

После завтрака — поезд стоял на какой-то маленькой станции — Вагин потянул студента знакомиться.

— Не церемоньтесь, что вы, право, — через плечо уговаривал он и нетерпеливо подталкивал в спину, вперед по коридору. — В дороге, сударь, следует держать себя просто, без всяких там, знаете, тонкостей.

Преувеличенно оживленно потирая руки, офицер представил пассажиров друг другу; барышня в сером дорожном костюме с непокрытыми, собранными в косу русыми волосами и пожилой господин с газетой сдержанно ответили на поклон.

Василий Андреевич присел на край дивана, у двери, откуда был виден в солнечных пятнах коридор с тяжелыми вишневыми занавесками и сорочий профиль господина с трубкой — тот вдруг мягко оступился; в темной раме окна неторопливо прошел телеграфный столб, заскользил, медленно поворачиваясь, горьковатый, весь в ромашках, луг. Господин Кольпицкий извлек из жилета часы на толстой цепочке, скосил к животу глаза и, щелкнув крышечкой, поцокал языком, точно чему-то удивился.

Разговор не получался, то и дело пересыхал. Василий Андреевич чувствовал себя неловко, но уйти почему-то не мог. Господин литератор молчал, снисходительно поглядывая на молодежь, а потом отсел в угол и принялся за газету.

Жестом заправского фокусника Вагин вынул колоду небольших дорожных карт и предложил партию в винт. Кольпицкий отказался; играли втроем, по копеечке.

Вагин играл осмотрительно, а Ольга Петровна все время рисковала, и Василий Андреевич искренне переживал, если она оставалась «без своих». Когда в прикупе пришли два туза, с которыми мог бы выйти «большой шлем», она вдруг по-детски на всех обиделась и едва не заплакала. Вагин посмеивался и все повторял, что к утру непременно повезет.

После обеда договорились продолжить — Ольга Петровна хотела отыграться, но когда вновь сошлись в купе, вдруг передумала и рассердилась, как только Вагин взялся уговаривать.

Господин Кольпицкий почесал пальцем массивный, чисто выбритый кадык и поинтересовался мнением студента о модном нынче философе Ницше. Василий Андреевич ответил, что хотя некоторые умозаключения и оскорбляют общепринятую мораль, все же следует признать в нем блестящий, несомненно, достойный внимания каждого образованного человека ум. Ольга Петровна тоже выказала свое знакомство с творцом Заратустры, отметив превосходный слог.

— Кто знает, — запальчиво воскликнул Василий Андреевич, — быть может, это мы безумны! Когда-то мы отвернулись от Христа, а теперь кидаем камни в нового пророка!

— Тут вы, господин студент, признайтесь, хватили через край. — Вагину быстро наскучил этот разговор, и он машинально помешивал колоду. — Христос и… какой-то философ. Не понимаю, как хотите.

— А я согласна с Василием Андреевичем, — сказала Ольга Петровна, и студент заметил, как зардело ее ушко, прикрытое сбежавшими от расчески легкими золотистыми завитками. — Даже если вам что-то не нравится, надо спорить, а не отвергать с порога!

— Видите ли, господа, — вздохнул литератор, — что немцам в самую пору, нам может оказаться и великовато. Мы ведь такой народ, что из любой философии способны изготовить бомбу да и бухнуть в какого-нибудь несчастного больного генерала.

За окном тянулись провислые телеграфные проволоки, по плоской равнине, сползавшей к скошенному набок горизонту, растеклась, как озеро, овальная тень от широкого белого облака; внезапно к окну прибился, загородив небо, березовый лесок, замелькал стволами, просветами и оборвался в высохшее, усеянное желтыми кочками болотце. Поезд вбежал в грохот моста, сквозь часто мелькавшие фермы которого сверкнула и тут же исчезла заросшая кугой речка. В купе заглянул проводник, проворный малый с плутоватыми глазками на белом рыхлом лице, и предложил чаю. Через минуту он появился снова, смахнул со столика, расстелил салфетку и, расставив стаканы, выжидательно замер у входа.

— Часом не к Мурому подъезжаем? — полюбопытствовал Кольпицкий.

— К Мурому, ваше превосходительство.

— Ступай, голубчик.

Вагин потеснился, чтобы дать место у столика господину литератору, студент, помедлив, подвинулся к барышне.

— Но вы же не станете отрицать влияния Ницше на современную поэзию, — продолжил беседу Василий Андреевич,—

И притом самого положительного!

— То, что сейчас печатают журнальчики, вы называете поэзией? — удивился Кольпицкий и потер красную, измученную пенсне переносицу. — Нет уж, увольте, все это в лучшем случае стишки, так сказать, забава для неразборчивого вкуса.

— А Блок?!

— Как вы сказали — Блок? Должно быть, еще один выскочка из черты оседлости. — Кольпицкий утвердил на носу пенсне и стал похож на толстую черную птицу.

— Блок — дворянин! — Василий Андреевич взволнованно вскочил с дивана.

— А вот Пушкин не читал вашего Ницше, и ничего, уцелел! — весело заметил Вагин, помешивая картишки.