Мальчики

- Он едет в Швецию, - сказала Майка.

Я насупился. Вот и хорошо. Туда ему и дорога.

Воровато оглянувшись, Майка наклонилась, будто хотела что-то сказать мне на ухо, и вскользь чмокнула меня в щеку. Губы ее были совершенно ледяными от мороженого. Либо мои щеки были чересчур жарки, и мне так показалось.

- Все это вранье, - заявила Майка.

- Что - вранье?

- А то, что мы теперь быстрее в длину растем, чем умом... Вранье. А зачем тогда спецшколы заводят? Английские, математические? Потому что знают: начинать нужно рано. Иначе будет поздно. Вот знаешь, одна девочка из нашей школы - только она пять лет назад окончила - поступила во ВГИК, на актерский. И теперь ей уже двадцать три года. Она к нам приходила на вечер. Девочки спросили: "Кого вы мечтаете сыграть?" А она говорит: "Мечтала Наташу Ростову, а теперь придется Кабаниху. Стара". Ну, конечно, двадцать три года!

Это был Майкин конек - всегда о том же. Я с ней не спорил.

Я только никак не мог выяснить, какие же на этот счет имеются намерения у самой Майки. А вдруг она через три года, дождавшись последнего звонка, решит выйти замуж? То есть за кого она выйдет замуж - сомнений не было: за меня, конечно. За кого же еще? Но у меня не было уверенности, что к той поре, когда Майка сочтет нужным выйти замуж, - что к той поре у меня сложатся все необходимые для этого условия: ну, там, квартира, зарплата и прочее. Кастрюли, автомобиль.

2

- Жень, а Жень!..

Я с трудом разлепил глаза.

Было это, помнится, после уроков, после обеда; я пришел в общежитие, разулся, завалился на койку и стал читать книгу Чернышевского "Что делать?". Я уже освоил два сна Веры Павловны, теперь добрался до третьего и сам ненароком заснул.

И вдруг меня разбудили, тормоша за плечо.

- А?

Подле моей кровати стоял Усачев из третьего класса. Забавный такой малыш. Очень похожий на меня, каким я был, когда меня сто лет назад привезли в это училище. Тоже с дискантом - и довольно приличным. Все минувшее лето он целыми днями ходил за мной по пятам, приставая с глупыми вопросами, которые горазды выдумывать такие вот козявки. А потом слушал, разинув рот, каждое мое слово... Его, между прочим, как и меня, звали Женей. Женя Усачев.

И вот сейчас именно он тряс меня за плечо.

- Жень, ну, Жень...

- Чего?

- Там тебя какой-то дяденька спрашивает.

- Где?

- На улице. У ворот.

- Какой дяденька?

- Такой...

Он весь надулся, напыжился, вытянул губы трубочкой - изобразил.

- А зачем?

- Не знаю.

Вот безобразие. Не дают человеку поспать. Почитать книгу.

Я сунул ноги в башмаки, пятерней пригладил вихры и сбежал по лестнице.

У ворот, что ведут к нашему общежитию, действительно прохаживался какой-то гражданин - неспешно эдак и важно. Я тотчас догадался, что это и есть тот самый, о котором говорил маленький Женя, которого он мне только что наглядно изобразил: гражданин и впрямь был очень представительный, прямо-таки надутый важностью, в твердой шляпе с короткими полями, вроде котелка, а во рту у него была сигара - ее-то, значит, и имел в виду Женя-маленький, трубочкой вытягивая губы.

Словом, я тотчас догадался, что это и есть тот самый. И, чуть убавив шаг, направился к нему.

А вот как же он узнает меня? Ему, поди, никто меня не изображал?

Однако гражданин в шляпе, заметив мое приближение, сразу же заулыбался мне, будто старому знакомому. Узнал, стало быть. Ну, что ж, ничего удивительного: наверное, в концерте видел меня либо в телевизоре - мы выступали недавно на Шаболовке.

Он протянул мне пухлую руку:

- Здравствуй. Я Виктор Викторович.

- А-а, - сказал я. - Здравствуйте.

Сроду я не видал, не слыхал никакого Виктора Викторовича.

- Пройдемся? - предложил он.

- Давайте, - согласился я. Отчего не пройтись?

Мы двинулись по людной Пресне, но не в сторону училища, а в обратную сторону. Потом за комиссионным магазином свернули в тихий переулок.

Он швырнул в урну бычок от сигары.

- Женя, - сказал он. - Тебе известно, что искусство принадлежит народу?

- Известно, - сказал я. - Кому же еще?

- Правильно, - сказал он. - Народу принадлежит. Массам. Верно?

- Еще бы.

- А известно ли тебе, что художник обязан нести массам свое искусство? Идти навстречу культурным запросам?

- Да, - согласился я. - Только нельзя ли покороче?

- Молодец, - рассмеялся он. - Как у тебя завтрашний вечер, свободен?

- Свободен, - сказал я. - Ну, уроки надо готовить... ерунда, в общем.

- Ай-я-яй, нехорошо! - Виктор Викторович укоризненно покачал головой. - Уроки надо сделать пораньше. А в семнадцать ноль-ноль надо стоять вон там, на углу. Видишь? Подойдет микроавтобус. Я буду в нем. И поедем.

- А куда? - поинтересовался я.

- К народу, к массам. Недалеко. Сорок два километра. В двенадцать будешь дома... Нет возражений?

- Лично у меня нет, - сказал я. - Только вам нужно с директором договориться, с Владимиром Константиновичем.

Он остановился, полез за пазуху, достал оттуда новую сигару, отгрыз конец, выплюнул, раскурил от зажигалки, сощурился.

- М-да... - сказал Виктор Викторович с нескрываемым сожалением. - А я предполагал, что имею дело со взрослым человеком.

- Где уж нам? - вздохнул я. - Мы еще маленькие. Дурачки мы.