Мальчики Берджессы

Но вскоре Пэм стала ездить к Бёрджессам в Ширли-Фоллз на выходные и праздники, и будущая свекровь приняла ее со своеобразной благосклонностью, выражавшейся в том, что Барбара Бёрджесc поглядывала на Пэм как на свою, с непроницаемым лицом отпуская едкие шуточки в адрес окружающих. Тогда-то Пэм и начала жалеть Сьюзан. Она с удивлением поняла, что человека надо рассматривать как призму. Раньше она видела лишь внешнюю грань Сьюзан, совершенно не замечая того, как ее насквозь пронизывают слепящие лучи материнского неодобрения. Именно Сьюзан чаще всего оказывалась объектом злых шуточек. Именно Сьюзан молча накрывала на стол, пока Барбара расхваливала Боба, попавшего в список лучших студентов: «Да я в тебе и не сомневалась, Бобби! Всегда знала, ты-то у меня умный!» Сьюзан расчесывала длинные волосы на прямой пробор, «как глупая хиппушка». Сьюзан не следовало особо радоваться своей тонкой талии и узким бедрам, потому что «рано или поздно она, как все женщины, превратится в “Криско” – консервную банку с жиром».[5]

От своей матери Пэм ругани никогда не слышала. Но ее мать вообще держалась довольно отстраненно и без особого рвения относилась к своим родительским обязанностям. Как будто Пэм – девчонка, часами просиживавшая в местной библиотеке, читая книги и рассматривая рекламные картинки в журналах, в которых была другая жизнь, – как будто Пэм, даже когда выросла, требовала от нее слишком многого. Отец же, тихий и бесхребетный, еще меньше годился на роль проводника, способного помочь дочери преодолеть обычные препятствия на пути взросления. Именно желание вырваться из унылой атмосферы родной семьи заставляло Пэм проводить большую часть каникул у Бёрджессов, в их маленьком желтом доме на холме недалеко от центра городка. Этот дом был меньше, чем тот, в котором Пэм выросла, хотя и ненамного. Но ковры в нем вытерлись, тарелки все щербатые, а в ванной облупилась плитка, и это действовало на нервы. Очередное открытие: ее парень из бедной семьи. У отца Пэм был маленький бизнес по торговле канцелярскими товарами, мать давала уроки игры на фортепьяно. Однако дом их в Западном Массачусетсе, стоявший на краю фермерских полей, всегда содержался в порядке, и для Пэм это было чем-то самим собой разумеющимся. В доме Бёрджессов на полу лежал облезлый линолеум, задирающийся по краям, оконные рамы так перекосило от времени, что щели приходилось на зиму затыкать газетами, а в единственной ванной стоял унитаз с ржавым налетом по краю и висела выцветшая пластиковая шторка, бывшая когда-то не то красной, не то розовой. Увидев все это, Пэм подумала об одной семье в своем городе – единственной известной ей семье бедняков; на лужайке перед домом у них громоздились ржавые автомобили, дети ходили в школу чумазыми. Пэм в ужасе подумала: неужели парень, в которого она влюблена, тоже из таких? В кампусе в Ороно он не выделялся среди прочих студентов. Ну да, носил каждый день одни и те же джинсы, но не он один. Комната в общежитии у него была неприбрана и аскетична – как и у многих других парней. Чем он действительно выделялся, так это открытостью, добродушием, легким характером. Пэм и в голову не могло прийти, что он и его противная сестра – из такой семьи.

Впрочем, первоначальное удивление быстро испарилось. Где бы Боб ни появлялся, он приносил с собой то, что делало его Бобом. И очень скоро Пэм уже было хорошо и уютно в доме Бёрджессов. По ночам она слышала, как Боб негромко разговаривает с Барбарой – мать и сын часто засиживались допоздна. Они без конца повторяли имя «Джим», как будто старший брат Боба и Сьюзан постоянно незримо присутствовал в доме – так же, как в кампусе в Ороно. «Джим это, Джим то».

Познакомилась с ним Пэм как-то в пятницу, ноябрьским вечером, на улице уже стемнело. Джим сидел за столом на кухне, небрежно развалившись и скрестив руки на груди. Он выглядел слишком большим для этого дома. «Привет», – только и вымолвила Пэм. Джим встал, пожал ей руку, а левой рукой пихнул брата в грудь: «Здорово, неряха!» Боб ответил: «Гарвардец, ты наконец дома!»