— В Лондоне роспись занавеса делалась двумя русскими художниками, малозначительными. Пикассо приходил им помогать. Он приносил с собой зубную щетку, чтобы делать ресницы. О балете он говорил очень мало, пока не встретился с нашей танцовщицей Хохловой. Она тогда была в роли Делиситы. В шестнадцатом году в Риме Пикассо окрасил нам все аксессуары «Дамм ле боннер».
Шестнадцатый мы встретили в Испании, Пикассо был там с нами. В отеле «Ритц» в Мадриде в то время жила Мата-Хари. Она атаковала Дягилева письмами, которые хранились у него в испанском сундучке, обитом серебряными лентами. Ответил ли он взаимностью шпионке? Не могу сказать. Не знаю. Но когда мы возвращались, на границе Дягилева задержали двое в очках. Начались расспросы о Мата-Хари. Если бы нашли сундучок, Сереже грозила бы тюрьма.
Немцы обстреливали Париж. Я видел, как на улице разорвался снаряд.
Мы поехали в Лондон. Там тогда разразилась эпидемия испанки. Шестифутовые полисмены падали, как мухи. Тем не менее, все ходили в Мюзик-Холл. Там выступали клоуны и дрессированные собаки. И вот вместо всего этого появился дягилевский балет. Театр назывался «Колизеум». Там было полно щелей и дуло со всех сторон. А до этого, в Риме, Дягилев нашел музыку Россини, который написал, чтобы развлечь друзей, «Альхамбру», пустячок. Дягилев показал ее нашему агенту, Вальдхайму. «Что вы думаете?» Вальдхайм сказал: «Два-три раза сможете дать». И вот премьера в Лондоне. В главной роли у нас Лидия Лопухова. Утром перед премьерой во всех лондонских газетах сенсация. Исчезновение Лопуховой! Оказалось, Лиду увез в провинцию какой-то казак. За три часа до начала спектакля Дягилев предложил ее роль Вере Немчиновой, танцовщице из кордебалета. Спектакль прошел. И раз прошел, и два, и три, и сорок пять раз без остановки.
Теперь про историю «Треуголки». «Треуголка»,
Нижинский,
«Дорогая мадам,
Я был очень счастлив получить ваше письмо — я понимаю ваше намерение сказать мне, что спектакли Русского Балета не такие хорошие, как были. Также я чувствую, что вы хотели дать мне знать, что Массин хорошо говорил обо мне. Я верю, что он на самом деле говорил хорошо, но в то же время чувствую, что это притворство. Я думаю, это потому, что Массин имеет огромную страсть к Дягилеву, который мне не нравится.
Дягилев ненавидит меня: он пытался посадить меня в тюрьму в Барселоне. Я танцевал в Барселоне — как я делаю всегда — с „любовью“. Массин танцевал без любви, так как предпочитает драматическое искусство. Он хороший мальчик — у меня к нему подлинное чувство, но я не думаю, что у него дружеские чувства ко мне, так как он считает, что я обидел Дягилева. Дягилев сказал ему, что причина, почему я ему не нравлюсь, это потому что я требовал зарплаты, которую я должен был получить в его труппе.
Дягилев не любит платить — Массин со временем это обнаружит. Я хочу, чтобы мне платили пунктуально — у меня есть мать… Массин любит деньги так же, как я. Мне все равно, если Массин занял мое место в вашем сердце. Мне он нравится, и я целую его, как брата, когда мы встречаемся — но он меня в ответ не целует, и это погружает меня в печаль.
Я больше не хочу работать с Дягилевым — в будущем я всегда буду работать без него, потому что наши идеи совершенно отличны. Я надеюсь, что Массин — которого я ценю — перейдет ко мне. Я надеюсь, что он не испугается Дягилева и что он позволит Массину прийти ко мне… Я больше не Нижинский Русского Балета — я Нижинский Бога — я люблю Его и Бог любит меня».
— Испанские танцы у нас в Лондоне исполнял Феликс Фернандес, который привлек меня тем, что хотел попасть в дягилевский балет. По профессии Феликс был наборщиком. «Когда я набираю, — говорил он, — у меня сами ноги танцуют». Мы определили его к профессорам в Барселоне. Он хотел танцевать «Тарантеллу». Феликс Фернандес был исключительно одаренный мальчик, который умел петь мелодию в одном темпе, а танцевать в другом. И вот беда. Мозги его не выдержали. В Лондоне Феликс стал танцевать по ночам на паперти Трафальгарской церкви и свои дни окончил в психлечебнице.
«Треуголка» имела очень большой успех. В Испании меня заинтересовал бой быков, потому что они, испанцы, делали это танцуя. Тогда я писал роль мельника в «Треуголке», я видел перед собой быка, которого надо было убить, но убить без малейшего реализма: грациозно, танцуя.
Меня всегда привлекала архаика. Танцы американских индейцев. В 24-м году я поставил с этими танцами «Меркюр», который Пикассо оформил в парижском «Опера комик». «Опера комик» — это интересно тем, что есть контакт со зрителем. Кроме «Меркюр», я поставил там еще «Парад».