Мальчики есть мальчики. Как помочь сыну стать настоящим мужчиной

К тому времени я уже помог многим мальчикам и их родственникам справиться с похожими ситуациями, основываясь на собственном ужасном опыте, пережитом несколько лет назад. Поздней весной, когда мне было 23 года, мой младший брат погиб в автокатастрофе. И хотя он мучился проблемами все юношество — пил, употреблял наркотики и стремился огородиться от школы и семьи, — незадолго до трагедии в его жизни наконец-то настала светлая полоса. Когда брату исполнилось восемнадцать, он начал принимать все более здравые решения. Но тем вечером он зависал где-то с другом. Они пили алкоголь, возможно, употребляли наркотики, и брат, забыв о страхе, оказался на пассажирском сиденье в машине друга. Друг не справился с управлением, спускаясь по склону холма, и автомобиль врезался в большое старое дерево во дворе соседей. Я никогда не забуду, как в два часа ночи нам позвонили в дверь, как полицейский спросил, здесь ли живет мой брат, и как после его рассказа перед моими глазами встала невыносимая картина: мой брат и его друг в объятом пламенем автомобиле, обернувшем несокрушимый древесный ствол.

В том же году, но ранее я получил первую должность после выпуска из колледжа и стал консультантом в суде по семейным делам; меня направили в отдел, работавший с несовершеннолетними перед вынесением приговора. Дверь здания суда вращалась не переставая под напором потока мальчишек, уличенных в различных правонарушениях: кражах, драках, нежелании посещать школу, побегах из дома, ограблениях, угонах автомобилей и даже убийствах. На мою долю выпало следить за ходом их мыслей, оценивать слабые и сильные стороны и давать оценку возможных последствий их поведения. Мне приходилось читать в большинстве своем душераздирающие отчеты школ и полиции, видеться с юношами и их опекунами и просчитывать, как именно они могли бы избежать проблем в будущем.

В первые дни после автокатастрофы, когда жизнь моего брата висела на волоске, а семья непрестанно дежурила возле его постели в реанимации, я разбирался в произошедшем. Существовала ниточка — о которой печальным образом умалчивали, — соединявшая историю моего брата с историями моих посетителей: в каждой из них шла речь о мужественности. Во всех случаях за принятым подростком решением (порожденном склонностью или к самозащите, или к саморазрушению) скрывалось поразительно развитое самосознание, некоторая доля равнодушия, а также ощущение потерянности, отчужденности и одиночества. В середине 1970-х годов все еще слабо понимали, что в жизни юноши существует этап, который канадский активист и ученый Майкл Кауфман затем опишет примечательным: «Необычная смесь ощущения власти и беспомощности, своего преимущества — и мучительной боли»¹. Основополагающая, естественная склонность мальчика к общению тогда осуждалась еще больше — то есть не было даже места мыслям о том, будто человек развивается, взаимодействуя с окружающими.

Но поддерживаемое успехом женского движения, мужское также дало побеги. Всего лишь робкие ростки, однако основанные на мысли о том, что мальчикам и мужчинам причиняется значительный ущерб. Воспитатели — родители, учителя, сообщества — прививают традиционные представления о мужественности мальчикам, и это, согласно психологу Уильяму Поллаку из Гарвардской медицинской школы, приводит к «травмирующему уничтожению той среды, которая могла бы стать опорой для мальчика»². Слишком много мальчиков уже в ранние годы теряют близкую связь с родственниками и избавляются от отголосков эмоций в своей душе. Однажды оторванные от спасительного якоря отношений с семьей, мальчики становятся восприимчивыми к соблазнам современности и перестают осознавать себя как личность.

Именно это я видел, работая в семейном суде, именно это увидел в своем брате и, позднее, замечал в юношах, которым помогал пройти процесс реабилитации. На каждого из них повлияла дарвинистская модель маскулинности, пагубно отразившихся на их развитии, ценностных ориентирах и здоровье.

Я понял, что необходимо действовать. После того разговора с родителями, храня в глубине души память о погибшем брате, я принял предложение занять должность психолога-консультанта в школе для мальчиков; я был уверен, это позволит мне сосредоточиться на новой роли — роли отца, который занимается воспитанием сына. Прошли восьмидесятые, девяностые годы, начался новый век, и параллельно с тем, как из моего сына вырастал мужчина, а из меня — все более сознательный родитель, школа также развивалась. В поисках подходящего плана действий она взялась за воспитание мальчиков с двойным усердием и в итоге создала программу под названием «В интересах мальчиков» (англ. «On Behalf of Boys»). Результатом ее запуска в 1995 году стало создание национального консультативного совета, разработка новых образовательных программ для родителей, а также финансирование масштабных исследовательских проектов.