Но так может написать только побывавший на войне простым солдатом человек, и никогда так не скажет представитель стана великих полководцев.
– Вот послушайте, как красиво! – говорила нам Анна Ивановна на своём уроке, когда проходили творчество Есенина. – «Иду я разросшимся садом, лицо задевает сирень»…
Вы чувствуете, какая мелодия у стиха! Какой ритм!
– Угу, – отвечали мы, занимаясь своими делами: кто-то читал под партой вышедшего из опалы Булгакова, кто-то играл в морской бой, а кто-то списывал домашнее задание по алгебре.
– Этот стихотворный размер называется амфибрахий, что в переводе с греческого означает «с обеих сторон краткий», – с чувством объясняла нам Анна Ивановна, притопывая ногой на иктах, а мы сдерживали приступ хохота, потому что слово «амфибрахий» ассоциировалось у нас с каким-то гоголевским персонажем.
– А вот любимый поэтом анапест с ударением на третьем слоге. Этот размер он чаще всего использовал, – и Анна Ивановна наугад открывала «Пугачёва»:
Почувствовали разницу между этими размерами? – восхищённо спрашивала нас онакак истинный фанатик своего дела.
– Ага, – отвечали мы и лукаво спрашивали, как читается отрывок:
Тогда ещё не печатали маты в книгах, и мы хихикали при встрече в тексте «б…» и «х…». Да-а, было за что бояться Есенина советским царям, было за что его запрещать для изучения в школе…
Но это было в конце 80-ых, когда уже никто не настаивал на том, что смысл жизни советского человека заключается в борьбе за светлое будущее ценой своей жизни. А ведь очень хотелось застать его в настоящем и даже пожить в нём… Ну это уж совсем сверхдерзкое вольнодумство!
Когда к нам приходил Волков, мы учились ещё в начальной школе. Это было после кончины генсека Брежнева. Константин Николаевич показался нам очень взрослым, даже старым. И очень странным, словно из другого мира. Он тоже внимательно смотрел на нас, на наши бантики, косички и короткие чёлочки мальчишек, как будто глазам своим не верил, привыкая к новым условиям жизни, пытаясь в них сориентироваться. Казалось, что его глаза настороженно наблюдают за окружающим миром из-под низких выгоревших на солнце бровей, как из недоступного укрытия лесного зверя.
Это был очень высокий молодой человек с совершенно седой головой. Лицо у него при этом было очень загорелое, поэтому он напоминал негатив. Чувствовалось, что внутри у него тоже накопился некий
Особо на до отметить, как тогда смотрели на комму нистов. Не на кабинетных лоснящихся дядек в мешковатых костюмах с портфелями и амбициями из третьих секретарей Горкома пролезть во вторые Райкома, а там и в первые Обкома. Эта публика и после разгона КПСС сохранила за собой свои кабинеты. Она кое-где до сих пор на своих местах прочно сидит, хотя яростно рвала и даже ела свои партбилеты на публике после 91-го года.
И не на анекдотичных, какие появились после официального разрешения на такие анекдоты: «Я хочу вступить в партию. Куда мне обратиться? – Обратитесь к психиатру», или что-нибудь из разряда «Партбоссы в бане».
И не на членов современных политических партий, которые просто имеют в своём названии слово «коммунистическая» или «народная», а сами мало чем отличаются от других «бизнесменов от политиков».