Мальчики с бантиками

Передо мной был старшина Лебедев, опытный аншютист флота, которому суждено было сыграть в моей судьбе немалую роль. Мичман Сайгин на Соловках дал мне начала теории, но только сейчас я увидел гирокомпас в работе. Пальцем, кажется, некуда ткнуть — все переборки сплошь залиты эмалью приборов, и приборы эти поют, подмигивают, журчат и стрекочут.

— Красотища, — сказал я. — Можно, буду иногда заходить?

— В гости, что ли?

— Хотя бы так.

— Шляться тут нельзя, — ответил Лебедев. — Слишком ответственный пост.

— Я не шляться… я по делу!

— Какое же у тебя тут дело? Твое дело — на мостике…

Но по моим вопросам старшина догадался, что в гироскопической технике я кое-что кумекаю. Я сказал ему, что просто жить не могу без гирокомпаса, и Лебедев отложил книжку — «Всадник без головы».

— Впервые вижу человека, который помирает без гирокомпаса. Ну, если уж так, то… заходи! Не дам помереть.

Эсминец испытал мягкий толчок по корпусу, и я заметил, как под стеклом сдвинулась картушка («аншютц» мгновенно отреагировал на отклонение корабля в мировом пространстве).

— Кажись, подошла торпедная баржа, — сказал Лебедев. — Пришвартовалась к нам. Сейчас с нее возьмем боеголовки торпед.

В этот день я чувствовал себя среди матросов эсминца, как котенок, попавший в общество усатых тигров. «Грозящий» недавно вышел из ремонта — меняли в котлах прогоревшие трубки. Существовал закон: на время, когда вспыхивают огни электросварки и мечутся искры, весь боезапас с корабля снимается. И вот сейчас к обезглавленным телам торпед, что сонно дремали в трубах аппаратов, должны заново привинтить боеголовки, в каждой из которых по 400 килограммов взрывчатки. Баржа была сплошь загружена боеголовками, которые плавали в густой смазке на днище ее трюма. Боеголовки перегружали, зацепив их гаком за самый носик. На эсминце головки принимали минеры БЧ-3.

Один ухарь-матрос — по фамилии Дрябин — хлопал рукавицей по стальному боку торпеды, облепленному тавотом. Таким же точно жестом хороший хозяин похлопывает свинью-рекордсменку, вылезшую из хлева подышать свежим воздухом и похрюкать.

— Так, так, — кричал Дрябин на кран. — Еще дай слабину!

Я стоял возле, любопытничая, и не сразу понял, что произошло. Последовал страшный удар в палубу (эсминец загудел). Перед глазами у меня, сорвавшись с высоты, стоймя рухнула боеголовка. Замерев на секунду, она стала медленно валиться навзничь Момент рискованный!

Дрябин рывком подставил богатырскую грудь, — и торпеда своим весом вплющила его между ростровых стоек.

Я подскочил к Дрябину и что было сил стал отводить от его груди полтонны смертоносной тяжести. Ладони мои, скользя, срывались в густой смазке тавота. Набежали еще минеры, высвободили Дрябина из-под груза…

Что сделал Дрябин? Первым делом он схватил разорванный трос от талей и, потрясая им, заорал на баржу:

— За такое дело — трибунал и расстрел вам, собакам! Забирай боеголовку обратно! И акт составим — она уже непригодна…

Потом повернулся ко мне, кладя руку на мой погон…

— «Ю»! — сказал он мне. — Ты первым подскочил. Дрябин таких вещей не забывает. Ходи за мной. Дай пять… вот так!

Стылый тавот намертво склеил наше пожатие. Мы едва расцепили свои ладони. Верткой походкой бывалого миноносника Дрябин уже шагал в корму, а я вприпрыжку семенил за ним.

Следом за новым другом я спустился в узкий отсек запчастей БЧ-3, похожий на слесарную кладовую, Дрябин извлек откуда-то прозрачный флакон из-под духов «Белая акация» и сказал мне:

— Дрябин не подведет. Сейчас тяпнем за дружбу!

— А что тут? — спросил я, замирая от страха.

— Этим вот протираем минные прицелы. Линзы у нас чистенькие, а спирт остался.

— Я боюсь, — признался я. — Никогда не пил.

— Чепуха! Теперь ты уже не «Ю», а миноносник.

За неимением посуды Дрябин разбулькал флакон в латунные наконечники из-под фугасных снарядов. Из собственных наблюдений за жизнью я уже знал, что взрослые, выпив, спешат закусывать.

— А чем закусим? — спросил я, стремительно мужая.

Дрябин вытянул из угла отсека закуску — большой резиновый мешок, в котором плескалась какая-то жидкость.

— Запьем вот этим. Вместо пива… Чистейший дистиллит с примесью техноглицерина. Чем плохо? Ну, пей скорее…

Я был еще весь измазан в тавоте и ощущал себя настоящим матросом. Поборов страх, я зашиб в себя весь фугас. Дрябин дал мне запить спирт водою из мешка, тягучей, как ликер, и сладкой.

— Почти лимонад! — сказал я, отдышавшись. — Только не шипит!

— За это не беспокойся, — ответил мне Дрябин, плотно закручивая пробку в мешке. — Валяй к старшине, дыхни на него как следует — и шипение на весь день тебе обеспечено…

Когда я выбрался из отсека, мир уже стал розовым. Мне было весело, и матросы ко мне принюхались:

— Во, сопляк! Успел набраться. Мы сколько лет гремим — и трезвые. А он первый день на эсминцах и уже дернул!

Я спустился в кубрик, положил голову на свой вещмешок и задремал. Вдруг слышу, как от люка с палубы просвистали:

— Юнгу — к замполиту!

— Да он не может. Пьяный валяется.

Из люка донеслось — ответное, со свистком дудки:

— Замполит уже знает! Пускай тащится какой есть…