Мальчики с кладбища

Неужели произошел несчастный случай? Может, Мигель вышел с кладбища и его задавила машина? Не могли же его убить прямо на кладбище?

Им нужно было вернуться домой, чтобы узнать, что могло настолько болезненно оборвать жизнь Мигеля.

У Марицы ноги были длиннее, чем у Ядриэля, а его стягиватель плотно сжимал ребра, так что ему сложно было поспевать за ней. Портахе, спрятанный в рюкзаке, казался особенно тяжелым.

Как только они забежали за угол, то погрузились прямиком в хаос: громкие голоса, суетящиеся люди, тени, бегающие по занавескам.

Марица с лязгом распахнула калитку проволочной ограды и взбежала по крыльцу; Ядриэль не отставал. Его едва не сбил с ног брухо, пронесшийся мимо, но он сумел протиснуться внутрь.

Накануне Дня мертвых и без того в небольшом доме становилось, мягко говоря, совсем тесно. Все было заставлено вещами для предстоящего празднования. На изношенном кожаном диване были сложены шаткие груды коробок с молельными свечами, бабочками-монархами, сделанными из шелка, и сотнями разноцветных, аккуратно вырезанных папель пикадо[30]. На обеденном столе, отодвинутом к стене, в ожидании росписи лежали белые сахарные черепа.

Марица и Ядриэль должны были застать сцену приготовления к самому важному празднику в году, но вместо этого окунулись в панику. Марица вцепилась в худи Ядриэля, стараясь держаться вместе.

Мама Мигеля, Клаудиа, сидела за обеденным столом. Рядом с ней была бабушка Ядриэля, окруженная другими брухами. Они поглаживали Клаудию по рукам и что-то нежно говорили ей по-испански, но та была безутешна.

Горе прокатывалось по ней волнами – Ядриэль чувствовал их своим нутром. Он вздрогнул от ее вопля – истошного, первобытного, траурного. Ему слишком хорошо были знакомы эти крики. Он и сам когда-то пережил подобное.

Все, что оставалось делать Ядриэлю, – это наблюдать за исцеляющей магией своей бабушки.

Продолжая спокойно говорить на ухо Клаудии, она вытянула из ворота черной блузы, расшитой яркими цветами, свой портахе – старые деревянные четки со священным оловянным сердцем на конце. Лита ловко открутила крышку и обмазала сердце куриной кровью.

– Usa mis manos, – сказала она мягким, уверенным голосом, призывая Госпожу. Четки замерцали золотым светом. – Te doy tranquilidad de esp'iritu[31].

Лита прижала наконечник четок ко лбу Клаудии. Спустя мгновение ее рыдания начали утихать. Боль ушла с лица, а морщинки сгладились. Ядриэль чувствовал, как ее боль медленно притупляется. Плечи Клаудии обмякли, пока она не откинулась на стуле с отяжелевшими членами. Руки на коленях замерли, и, хотя лицо покраснело, а слезы по-прежнему текли ручьем, ее страдания стали куда менее сильными.

Литины четки постепенно затухли, пока не вернулись к обычному цвету олова и дерева.

Однажды Ядриэль спросил у мамы, почему нельзя забрать вообще всю боль у человека, когда ему или ей грустно. Она объяснила, что важно давать людям возможность пережить горе и скорбь после утраты близких.

Ядриэль уважал свою бабушку и всех брух-женщин – они обладали невероятными силами. Просто это были не его силы.

Когда Лита убрала четки, оставив красное пятно на сморщенном лбу, Клаудиа зашлась икотой. Одна из брух дала ей стакан воды, а другая промокнула щеки салфеткой.

– День мертвых всего лишь через пару дней, – напомнила Лита Клаудии по-английски с сильным акцентом. Она сжала руку Клаудии и мягко улыбнулась. – Ты увидишь Мигеля снова.

Она, разумеется, была права, но Ядриэлю показалось, что это мало утешит Клаудию в ее текущем состоянии. Лита говорила ему то же самое, когда умерла его мама. Он понимал, как повезло им обладать этим даром – снова видеться с духами близких, – но в тот момент ему не стало от этого легче. Но разве может двухдневный визит раз в год возместить отсутствие близкого человека рядом?

Была и другая проблема: если Мигель еще не ушел в загробный мир и по-прежнему привязан к этому, то он не вернется во время Дня мертвых.

Что же с ним случилось?

Кто-то выбежал из кухни и врезался в Ядриэля. Его внимание привлек голос отца. Ядриэль оторвал взгляд от Клаудии и протиснулся сквозь сутолоку на кухню. Марица следовала за ним.

На кухне несколько мужчин, образовавших группу, не отрывали глаз от отца Ядриэля. Энрике Велес Кабрера был высоким мужчиной (ростом Ядриэль явно пошел не в папу) среднего телосложения. Из-под рубашки в красную клетку, заправленной в джинсы, выпирало небольшое брюшко. Сколько Ядриэль себя помнил, у Энрике всегда были одна и та же неброская стрижка и густые усы. Только теперь на висках проклюнулась проседь.

После смерти деда Ядриэля Энрике взял на себя роль главного среди брух Восточного Лос-Анджелеса. Его правой рукой была Лита – матриарх семьи и духовный лидер. Энрике уважали, его мнение ценили. Все мужчины в комнате внимательно слушали его, особенно Диего – старший брат Ядриэля, стоявший подле Энрике и живо поддакивавший каждой инструкции, что давал папа.