Мальчики служили в армии

Осенью у нас в городе был пожар. Всю ночь выли сирены, и утром, идя на почту, я видела толпу интеллигентных эстонских зевак, пожарные машины, шланги, реки воды и пены. Сгорела крыша, и черные стропила были видны на фоне неба. В этом доме было кафе "Старая дева". Интересно, успеют ли его отремонтировать к тому времени, когда мальчики вернутся из армии?... А впрочем, мы никогда не бывали в "Деве".

Была осень, девочки ходили на лекции и писали мальчикам письма в ослепительно-рыжей вечерней аудитории на Тяхе. Кирилл заваливал коллоквиум по советской литературе и приходил ко мне жаловаться на жизнь. Мы слушали пластинку, где Арсений Тарковский читает свои стихи. Кирилл сидел на кровати нога на ногу - эти острые коленки кузнечика, эти тонкие ноги в трубочках джинс!...

Осенью в Тарту продавали мороженое на палочке - сверху желтое, а внутри белое. Все ели, а я, москвичка, избалованная, не ела.

Осенью по Тарту еще ходил хромая на левую ногу странный человек Коля Колумбиец по кличке Террорист. "Подбили?" - спрашивала я его.

Утром, уходя на лекции, мы видели пустую железную кровать в фойе общежития. Это было чувствительное зрелище. И еще мы видели крошечную Алиску Заблоцкую, которая шла в Библиотеку с большим спальным мешком в брезентовом чехле.

Я сидела на окошке на лестнице, шла сонная Фома и говорила мне: "Привет второкурсникам!" - и я радовалась ей.

Осенью в Таллинн приезжал еврейский театр, и Яся возвращалась оттуда восхищенная и печальная. Она разговаривала в коридоре с Юткевичем и крутила пуговицу у него на рубашке.

Чернов ходил по городу в своей вечной курточке и кепке, стриженный под бобрика, новенький какой-то, будто помолодевший. И Плюшка ходила, в туфельках на низком каблучке, в зеленом пальто и фиолетовой шапочке с помпоном, похожая на большого гнома.

Была осень, и один день был теплым, другой дождливым, как всегда. И были дни ясные, как прозрачно-оранжевые клены. По воскресеньям мы с Кириллом ходили на почту - Кириллу мальчики тоже писали письма - и потом вместе возвращались в общежитие. У меня болело сердце и на каждой ступеньке лестницы, ведущей от Teadus'a к Библиотеке, я останавливалась и задыхалась.

А осень в Тарту становилась все резче, все острее и нервнее. Даже когда было тепло и сухо, и нежный такой воздух! - даже тогда какая-то тяжелая тревога томила и затягивала. А потом, когда стало уже мокро, холодно и ветрено, началась смертельная тоска. И жизнь всерьез, исподлобья - "сквозь желтый ужас листьев" - уставилась на нас. И легкая романтическая грусть улетела, улетучилась. И  о б л а к а  стали  т у ч а м и.  Все еще били фонтаны перед Библиотекой, и ветер размазывал по ветру обрывки холодных струй.

Была осень, и на какие-то октябрьские полуканикулы я поехала к Алене в Ригу. После тартуского нетопленого общежития там было тепло, вкусно и много. Мы съездили в Юрмалу - там было безоблачное небо, еще не облетевшие клены, дивный сосновый, березовый воздух. Белый песок и два мыса - справа и слева. Бесконечное, синее, серое, голубое, дымчатое небо - море начиналось у самых ног и безо всякого горизонта разливалось в вышину, закатываясь за самые сосны.

Я вернулась в Тарту. Я снова сидела на лекции в главном здании, а рядом со мной сидел Кирилл. Я смотрела в окно. Светило солнце, снега не было, но все было как в феврале - солнце, ярко-фиолетовое небо, черные тени, черный асфальт и верхние этажи домов напротив. Рядом со мной сидел Кирилл, я видела его профиль, очки, челку и ясный, как будто февральский день за окном. Я сидела на лекции Беззубова, но он говорил слишком быстро и я ничего не успевала записывать. Я заглянула Кириллу в тетрадь, но он писал письмо и я увидела только первую сточку: "Учитель!" Я задохнулась от нежности и зависти... В перерыве мы не одеваясь бегали в "Выйт-бар", было очень холодно, но все-таки мы выбегали без курток.

По четвергам, идя с английского на Тяхе, я встречала на перекрестке Чернова, и он улыбался мне издалека. Он здоровался со мной, прикладывая ручонку к кепке, и спрашивал о чем-нибудь. А с Тяхе мы шли на кафедру к Заре, и там я снова встречала Чернова. Он снова улыбался мне, но уже вблизи, потому что кафедра маленькая и тесная и тем негде - издалека.

На физкультуре нас снова посылали бегать по Таллиннскому шоссе до развилки на Ворбузе. И снова было утро, мокрая, буро-зеленая трава, кусты, черные огороды, яблоки в голых садах, окраина и индустриальный пейзаж.

Осенью приехал Шипулин и в 331-ой было застолье. Все пели по очереди Яся, Кирилл, Кукушкин. Скандалист Шипа был тих и кроток и пел по заявкам. Это было первое настоящее веселье за всю мою жизнь на Пяльсони. Мне казалось, что каждый из нас светится своей, особой радостью. Я сидела рядом с Кириллом и гриф его гитары упирался в мое колено.

И плечо онемело

От присутствия слева...

Я ушла в разгаре ночи, боясь расплескать свою радость, свою нежность ко всем - мне хотелось сохранить ее навсегда...